Борис Красноперов, директор музея С. А. Герасимова: «Крылья-то Герасимов умел приращивать»

До 27 лет его
называли «наш Лемешев». Сегодня все,
кому выпадает возможность прочесть его
сочинения, говорят: «Да это же наш
Шукшин». В столице Бориса Красноперова
прозвали «танком» и «великим завоевателем
Москвы». Кто знает, не будь уральского
агронома с действительно стальным
характером, таким ли громким получилось
бы празднование 100-летия со дня рождения
Сергея Герасимова? А Сергей Аполлинариевич
и Тамара Федоровна называли его Боренькой.
И ближе этого человека у великого
режиссера и знаменитой актрисы в
последние годы их жизни никого не было.
Малковские
версты
– Борис Александрович,
сегодня все, кроме самых равнодушных,
знают, что есть в селе Кундравы музей
великого русского режиссера Сергея
Герасимова, что родился и вырос он в
Чебаркульском районе, что в последние
годы жизни Сергея Аполлинариевича вы
были очень дружны... Но до знакомства с
ним, думаю, ваша жизнь тоже не была
пустой. Не похожи вы на ординарного
человека.
– Да ничего особенного...
родился в Малково, это в двух километрах
от Десятилетия, где родился Герасимов.
В селе нашем десятилетки не было, окончил
четыре класса начальной школы, потом
три года ходил в школу в Пустозерово, в
километре от дома. А потом – в Чебаркуль.
Каждый день пять километров туда и пять
обратно.
– Пешком?
– А что вас удивляет?
Интернатов тогда, в начале пятидесятых,
не было. И в морозы, и в пургу ходили.
Чтобы не потеряться, шли от телеграфного
столба к столбу – провода-то гудят, это
ориентир.
– Родители не боялись
за вас?
– У них одно было
беспокойство – чем нас накормить и во
что одеть. Если мы с семи лет работали,
что же нас до восьмого класса за руку
водить? Мы тогда быстро взрослели, война
только закончилась. Я первый раз хлеба
досыта наелся в 1951 году, это мне 14 лет
уже было.
– Учились хорошо?
– За десять лет родители
в школе ни разу не были. Я понимал, что
такое – выбраться из «бесштанного»
положения, надо было учиться. Голова у
меня и тогда была как компьютер. Учитель
истории в старших классах (он же директор
школы) Георгий Александрович Лильбок
обязательно за урок спрашивал несколько
дат. И в пяти учебниках истории не было
даты, которую бы я не знал. Когда класс
заходил в ступор, он поднимал меня...
Специалистом первого класса на корабле
становились с третьего на четвертый
год, а я, когда на флоте служил, стал им
в конце второго года. Это вообще нарушение
регламента, но комиссия ничего не могла
сделать. Командир нашего БЧ-5 ко мне с
восторгом относился, он меня не матрос
Красноперов звал, а Боря. Когда комиссия
запротестовала, он говорит: «А вы ему
любые вопросы задавайте». И вот они меня
гоняли-гоняли по электротехнике –
«загнать» не могли. Все равно нельзя,
говорят. А он им: «Дайте ему большой лист
бумаги, пусть схему рулевого управления
нарисует». А цепи управления – во весь
корабль. Дали мне два листа ватмана,
пришлось нарисовать. Тогда они «поплыли»,
дали и первый класс, и «Отличника».
– Сегодня главный
вопрос – была ли тогда в армии дедовщина?
– Понятия не имели.
Несколько лет назад услышал, что на
Русском острове с голоду умирают, решил:
все, Россия рухнула. Если уж на флоте
такое началось, то порядка нет и не
будет. Как бы ни обещали нам. Мы, конечно,
«скоты» – вечно чем-то недовольны: с
1980 года «живем в коммунизме» и все
бурчим. И сейчас нам чего только не
сулят... мы опять недовольны. На днях
Указ президента вышел об обязательном
в школе предмете «основы религии». То
есть у «быдла» не надо согласия спрашивать
даже по принципиальному для каждой
семьи вопросу?! Я вот недавно написал
поэму «Виртуальное путешествие». Про
нашу власть. Даже самому понравилось...
– Поэму опубликуете?
– Меня не будут
публиковать ни демократы, ни коммунисты.
Издан лишь сокращенный вариант книги
о Герасимове «Стоп-кадр». После юбилея
Сергея Аполлинариевича мне предлагали:
«Давай издадим «Стоп-кадр» в полном
варианте. Пять тысяч экземпляров, каждый
студент возьмет». Привез полный вариант.
Через две недели услышал: «Надо кое-какие
вещи убрать, у нас много старых коммунистов,
пенсионеров, они могут не так вас понять,
обидятся». А я отвечаю: «Почему я ради
тех, кого вообще не знаю, должен себя
переделывать. Это моя жизнь, мое восприятие
ее, а я буду оглядываться»? Все мои
сочинения скандальные. Есть в Челябинске
ребята, которые помогают выпускать по
несколько экземпляров моих «виршей».
Изданное отдаю в областную публичную
библиотеку, в районные: Травниковскую
и Кундравинскую, да по друзьям-приятелям
немножко.
«Заслужил
или завыслужил»?
– И все-таки вы из тех
людей, которые в любом коллективе
вызывают симпатии. На флоте все так и
произошло?
– Еще бы, я же пел
здорово. До 27 лет меня звали «наш Лемешев».
Любой романс, арию... В учебке у нас был
хороший аккордеонист, в матросском ДК
случалось петь и под фортепиано, и под
оркестр. В Подмосковье, куда уехал после
армии, меня заметил Вано Мурадели и
пригласил в Липецкую филармонию, он над
липецким оркестром шефствовал: «Дам
телеграмму – срочно выезжай». Телеграмму
он послал, да только я-то не получил.
Худрук утаил ее от меня: «Самому бисовые
номера нужны». Мы за праздничным столом
сидели, когда он достал телеграмму из
кармана: «Вот она». Мне в Липецке надо
было быть 8 апреля, а на дворе уже 1 мая.
Выплеснул я ему в физиономию все, что в
стакане было, и больше на сцену не вышел.
А в Хабаровске командир учебного отряда
– капитан третьего ранга – оставлял
меня в учебке из-за голоса. Но я не
остался, потому что батя бы сказал: какой
ты моряк, если на корабле не был. И он в
отместку дал мне направление в Совгавань,
потому что во Владивостоке меня бы сразу
в ансамбль забрали. Непокорных как
лечат? Туалет драить, а не командирскую
комнату.
– Не жалеете, что так
случилось?
– А чего жалеть-то? Я
свой характер выдержал.
– Времена-то были
совсем другие. Откуда такой характер?
– От бати. Когда я в
отпуск домой пришел с флота, весь в
значках, батя подошел, сурово посмотрел
на меня: «Ты это заслужил или завыслужил»?
Вот такое воспитание было. Его очень
насторожило, что письмо благодарственное
с флота прислали домой – выслуживаешься
значит. Нас девять детей было. Из всей
семьи я у отца был любимчиком, а он у нас
о-го-го – ни разу подзатыльника не дал
никому, самое страшное наказание, когда
пальчиком по столу постучит и скажет:
«Смотри»!!!
– Чем он занимался?
– Они все умели – казаки
– и мельником работал, и кузнецом, и
сани делал, трактористом был... на фронт
добровольцем ушел, вернулся в октябре
1945 года весь израненный, простуженный,
туберкулез поймал в окопах. Надо питание
хорошее, лечение (привез кипу документов,
что раз в году может отдыхать в любой
точке Союза), а на что? Пошел на трактор
снова, вместо мяса и масла – лебеда.
Протянул до 56 лет, в 1963 году мы его
схоронили. Из тех, кто вернулись с фронта,
всех почти – одного за одним – на
кладбище стаскали. Здоровым-то никто
не пришел, и все – в голодомор...
– Почему в Подмосковье
уехали после армии, был какой-то целевой
набор?
– Нет, случился дома
любовный треугольник. Не дождалась меня
подруга. Я из армии пришел, а у них уже
ребенок... Батя мне сказал: «В семью не
лезь»! И от греха подальше отправил
меня. Я вернулся в Малково только, когда
отец совсем плох стал.
Меня и в Москве за мой
характер «танком» прозвали, когда я
начал музей Герасимова здесь создавать.
А директор Музея кино Наум Клейман –
«великим завоевателем Москвы»... Однажды
в Союзе кинематографистов я попросил
отксерить для нашего музея личные дела
Тамары Федоровны Макаровой и Сергея
Аполлинариевича Герасимова, а мне
говорят: «Ну, это же не сразу». «Ничего,
говорю, подожду». «Но это же ведь денег
стоит»... Я взорвался: «Вы разговоры
ведете о деньгах? Они вас всю жизнь
своими фильмами кормили, а теперь еще
и за деньги»! Как разорался. Эта дама
выскочила из кабинета и через несколько
минут принесла мне копии. Тогда я понял,
что победил. А у директора Дома кино в
кабинете портрет Герасимова в роли Льва
Толстого висел, я такого не видел. Говорю:
«Портрет-то какой»! А он: «Я уже три года
им любуюсь». «Может, хватит, пора ему в
наш музей». «Ты что, с ума сошел, как язык
у тебя повернулся»? Я ботинки расшнуровываю.
Он спрашивает: «Зачем»? «Неудобно на
стол в ботинках-то лезть, портрет
снимать». Ох, и ругались мы с ним.
(Улыбается.) Не выдержал: «На, подавись.
Посмотрю, как ты повезешь». А я набираю
номер чехословацкого посольства:
«Зденек, (З. Окунек, помощник посла по
вопросам культуры) подъезжай, пожалуйста,
портрет надо забрать». У директора и
челюсть отвисла.
«Что ж
натворил-то»!
– Откуда заграничные
связи?
– Потому что мой друг
– актер Пражского национального театра
Борживой Навратил, с которым мы снимались
вместе во «Льве Толстом». Нас Сергей
Аполлинариевич в Туле на съемках взял
обоих за шиворот, лбами столкнул и
сказал: «Я скоро уйду, но вы, ребята,
дружите». А портрет тот теперь в музее
нашем, и надпись есть, что подарил нам
его Аркадий Кушлянский. Когда я на
100-летие Герасимова в Москву прилетел,
он уже доверял мне полностью, говорил
на вахте: «Если Красноперов придет,
дайте ему ключи – он сделает, что ему
надо».
– Как произошло ваше
знакомство с Сергеем Аполлинариевичем?
– Герасимов снимал
здесь «Журналиста», и я ездил смотреть,
как съемки идут. Я ведь всю свою жизнь
мечтал артистом стать. И вот сидел метрах
в 30 от места съемок три дня. Там они выезд
на рыбалку снимали. Утром приедут –
погоды нет, приедут – погоды нет... только
на третий день сняли. Но подойти я не
насмелился. Потом он привозил фильм
«Журналист» в Чебаркуль. Я был на
просмотре. И когда после фильма их
благодарили, меня как что-то вынесло из
ДК. Все там, в зале, а я на углу встал и
стою, Сергей Аполлинариевич и Тамара
Федоровна вышли, сели в машину и мне
машут, я им тоже машу – уезжают, уезжают,
уезжают... И только в 1983 году мы встретились.
Когда он узнал про все это: «Так это ты
там сидел-то»?! (У него память отличная
была). «Что ж ты наделал? Ты что ж
натворил-то? Да ты знаешь, за эти 17 лет
кого бы я из тебя сделал»?! – Это был
август. – «Давай, я сейчас съемки закончу,
все дела решу, в октябре готовься к
поступлению на сценарный факультет».
– «Я же учусь в сельскохозяйственном».
– «Даю два года, заканчивай». А в 1985 году
он умер, диплом в Курганском институте
я получил в апреле 1986 года. Приехал на
сценарный сдавать, а они даже пакет с
документами не вскрыли. Вот так, везде
я с опозданием.






Сергей Герасимов, Борис Красноперов и Борживой Навратил на съемках
фильма "Лев Толстой"




– Что из написанного
вами Герасимов успел прочесть?
– Он догадался, что я
сочинительством занимаюсь, когда первое
письмо от меня получил. Я смотрел в тот
вечер по ТВ встречу Герасимова со
зрителями в Останкино. Ему посылали
записки, и один вопрос звучал так: «Откуда
вы родом? И давно ли были на родине»? Он
как про Урал-то развернул... Не то, что
хорошо рассказывал, а вот вкусно, сочно.
И я, как под гипнозом, встал с дивана,
сел на кухне за стол, взял бумагу и пошел
шпарить ему письмо. На девяти листах с
двух сторон, обо всем... Адреса не знаю.
Пишу: «Москва, киностудия имени Горького,
Герасимову», и все. Какой ответ? Я
предполагал, что письма ему мешками
идут. Подумаешь, какой-то агроном из
Травников... А его зацепило: из мест, где
детство провел. В Десятилетии ребятишек
не было, и он друзей в Малково нашел, с
отцом они одного года, в одном пруду
купались. В начале февраля приходит
письмо. У него почерк был, как у плохого
аптекаря. Я не могу понять, что такое,
от кого? Надрезал край конверта и выпала
фотография Герасимова. Он тогда же
написал: «Судя по стилю, по слогу, ты
должен писать. Вышли мне».
Я рискнул.
Мне тогда в Южноуральске посоветовали
съездить в челябинский союз поэтов и
писателей. О первой серии моих рассказов
говорили: «наш Шукшин». Ну, вот я привез
эти рассказы в Челябинск, а там мне
говорят: «Ерундой занимаетесь. Не
советовали бы вам бумагу портить». Я и
свернулся. А когда Сергей Аполлинариевич
меня подтолкнул, я подумал: ну, он-то,
он-то! Ведь все сценарии к своим фильмам
писал. Дай-ка попробую. И выслал два или
три рассказа, да с пяток стихотворений.
А он мне пишет: «Так ведь здорово! Ты что
это там притих»! У меня аж крылышки
выросли. Крылья-то Герасимов умел
приращивать. Когда я в Москву приехал,
по разговорам понял, что он мои рассказы
читал вслух на разных встречах. Боржик
мне говорил: «Он начал нам твой рассказ
читать. Я у него накануне спрашивал: кто
революционера будет играть? Он ответил:
«Писатель с Урала». Боржик потом меня
все теребил: «Писатель, да? Я посмотрел,
ты не писатель – ты актер. В театре
работаешь»? В театре, говорю. «Сцена
большая»? – «19 тысяч 760 гектаров».
(Смеется.) Это угодий у нас столько
было. Когда не стало Герасимова, многие
мне говорили, что он им читал мои вирши
и еще: «В последнее время дороже тебя у
него никого не было». Когда я приезжал
в Москву, он готовил ужин, потом мы
уходили в кабинет и читали, что я привез.
«Это пойдет, это пойдет, это переделай
– почему все переросло в газетный
репортаж – переделай»! – так вот он
меня и воспитывал.
– То есть принимал
написанное как почти готовые сценарии?
– Готовые настолько,
что по двум моим рассказам Серега
Никоненко хотел ставить фильм. Мы
договорились, он просил: «Роль председателя
для себя побольше сделай». Но потом
перестройка началась, и полетело все
кувырком... Опять я опоздал. А теперь
снова все боятся – резко о коммунистах
и о церкви говорю. Боязнь – это наше
природное состояние, это в генах.
«Он так
любил тебя»
– Довольны, как прошло
празднование 100-летия Сергея Герасимова?
– Даже не ожидал такого.
Делал свое дело (хотя музей – это не мое
дело, мое дело в земле ковыряться), как
долг отдавал. Пока хожу по этой






Людмила Гурченко и Борис Красноперов в дни работы над фильмом о Сергее
Герасимове




земле,
буду перед этими людьми в долгу. Когда
на похороны Сергея Аполлинариевича
прилетел, к Тамаре Федоровне не пускали
никого – понятно, состояние-то ее какое
было. Ей сказали: «Красноперов прилетел».
– «Пропустите его ко мне». – «Нельзя»,
– врачи говорят. – «Ну, раз ему нельзя,
тогда я сама к нему выйду». Разрешили,
захожу в спальню: белая постель, волосы
разметались по подушке, полумрак, только
бра горит. Я до середины спальни дошел,
бухнулся на колени и ползком дополз до
кровати. Она ладони подставила, я свою
луноликую голову положил в них и –
навзрыд, а она гладит по голове и все
повторяет: «Боренька, он так любил тебя,
так любил». Со мной дважды в этот вечер
отваживались, перевернулось все во мне.
И последней свиньей был бы, если бы
отказался что-то в их память сделать. Я
настолько им благодарен до сих пор, что
это принимаю как мой долг и обязанность
на всю оставшуюся жизнь.
– Вы в семье Герасимова
чувствовали себя сыном или другом?
– Сыном-то я себя не
мог чувствовать, я ведь уже «большенький»
был, да и понимал, что это предел
наглости...
– Но Герасимов к вам,
наверное, все-таки как к сыну относился?
– Тамара Федоровна
написала про меня в своих воспоминаниях:
«Он стал близким и родным человеком в
семье». А поначалу она немного даже
ревновала. Уйдем с ним в лес и три-четыре
часа ходим, разговариваем. Он попросит:
«Спой что-нибудь». Пою ему арии, русские
народные песни, он подмурлыкивает.
Вернемся, Тамара Федоровна волнуется:
«Где вы запропастились»? – «Ну, что ты
беспокоишься, Тамарочка, заговорились».
– «О чем столько времени»? И он всегда
говорил: «Ха, это же ходячая энциклопедия.
С ним о чем угодно можно говорить». Когда
он ушел из жизни, она часто мне звонила:
«Необходимо твое присутствие». Все
бросаю и на выходные лечу в Москву, решаю
все вопросы и возвращаюсь на работу.
– Когда не стало
Тамары Федоровны, семья позволила личные
вещи в музей взять?
– Тамара Федоровна им
это внушила. Я приезжал: его кабинет на
замке. Она открывает и говорит: «Здесь
будешь». – «Вы же не заходите сюда»! –
«Это мы не заходим, а тебе можно». Лягу
на его диван и думаю: сейчас зайдет
Сергей Аполлинариевич и скажет: «Ты
чего здесь разлегся»? Аж мурашки по
коже! Да и Тамара Федоровна говорила
мне: «У меня только на тебя надежда по
увековечиванию его памяти, ты должен
понять: они пылинки с него сдували, пока
он был жив. А сейчас он никому квартиру
не пробьет, никому роли не даст, не
отредактирует сценарий»... В 2001 году,
когда проходил первый фестиваль «Любить
человека», герасимовцев человек 17
приехало к нам, и я их подловил. Мы все
вместе жили на «Зеленой Заставе»:
Никоненко, Кириенко, Хитяева, Дима
Золотухин, Валя Теличкина... Я их завел:
«Вы что, герасимовцы, я 16 лет бьюсь,
ничего пробить не могу, вы-то почему не
помогаете»?! (Усмехается.) Они же
народные все, а я – из народа. Неделю с
ними так-то, вбивал-вбивал, чувствую –
тронулось немножко. После завтрака бегу
в бухгалтерию «Зеленой Заставы», там
пацан за компьютером сидит. Я накидал
обращение к Петру Ивановичу Сумину и
их фамилии под письмом перечислил.
Приношу: «Давайте, подписывайте»! –
«Надо подумать»... – «Да что же думать-то,
если не мы, то кто»?! Подписали все, только
Говорухин не стал. Бог с ним, обиды нет.
На другой день проводил их и к губернатору,
а его нет – в Москве. Я к Андрею Николаевичу
Косилову. Он-то и ухватился, и пошло, и
закрутилось.
– Сегодня во ВГИКе
появился герасимовский уголок?
– Бюст был из гипса,
сейчас из бронзы отлили. На 100-летие я
летал туда. И во ВГИКе был на вечере, и
в Доме кино. Они богатейший стенд сделали
и только со стенда мне четыре диска
записали фотографий – вот сколько
материала.
– В вашем музее бывают
в основном те, кто видел герасимовские
фильмы?
– У нас все его фильмы
есть, кроме «Люди и звери». Если приезжает
большая группа (30-40) человек, мы делим
ее пополам. Одна часть группы идет в
зал, смотрит фильм по выбору. Вторая –
в музей. Потом меняются местами. В школе
его фильмы показываем. Работает у нас
клуб «Наше старое кино». Бабки,
обладательницы двух-трех зубов, приходят
и смотрят «Кубанские казаки», «В шесть
часов вечера после войны», «Учитель»,
«Маскарад», «Судьба человека»... Но не
только наше старое кино им показываю.
Рискнул как-то показать «Тарзана» с
Джонни Вайсмюллером. Показал две серии.
А потом – «Большой вальс». Они: «Спасибо,
спасибо. А где же про Тарзана-то»?
(Смеется.) Понравился им красавец
Джонни. Я достал все шесть серий,
изумительное качество.
Пожар
мировой революции
– Любили бы вы так
кино, не познакомься с Герасимовым и
Макаровой?
– Я с детства мечтал о
кино. В Малково приятель у меня был, мы
с ним игру придумали. Завели три общих
тетради: в одной – фильмы, которые
смотрели, во второй – мужские имена
актеров и все фильмы, в которых они
снимались, в третьей – актрисы.
Энциклопедия своего рода. Никто нас не
заставлял. И где-то на втором году службы
– уже морской волчонок ведь стал – у
меня в списке было 1253 фильма. Я помню
сюжет каждого. Кино было моей болезнью.
В старших классах уже знал и актеров
театров, в каких спектаклях играют, кто
в какой опере поет... все было в голове.
Однажды Тамара Федоровна, пытаясь
убедиться, действительно ли я ходячая
энциклопедия, стала спрашивать:
отступилась...
– Как случилось, что
Сергей Аполлинариевич предложил вам
сниматься в кино?






Кабинет Сергея Герасимова почти полностью перенесен в Кундравы




– Я в ответ на его первое
письмо тоже послал свое фото. Как-то
пришел в фотосалон, а волосы уже тогда
редели, знаю, что на снимках это пагубно
отражается. И попросил я фотографа:
посоветуйте, как мне лучше сесть? Совок
спросил у совка... И он мне как рявкнул:
«Какая еще поза? Сидите как сидите»! Ну
я и зыркнул на него, а он в это время и
«щелкнул». Потом зашел я за фотографией:
шесть штук – одна другой красивее.
(Смеется.) Глазами, как сказал потом
Сергей Аполлинариевич, гвозди можно
забивать. Но качество фотографии было
хорошее. Вот я и послал ее. А он ухватился:
ему погрезилось, что в моих глазах «горит
пожар мировой революции». Вцепился в
этот мой взгляд и написал сцену. Узнали,
стали на эту роль проситься. А он говорит:
«Нет, у меня есть исполнитель». Когда
дошло до дела (художественным руководителем
киностудии имени Горького тогда была
Лиознова), она на дыбы: «Как это? С улицы
человек будет играть такую роль»? По
тем временам участие Толстого в революции
было ключевым вопросом. И вдруг кому-то
неизвестному эту роль, он не донесет
идеи великой революции до масс!
Спровоцирует их на хулиганские поступки!
И она высказалась против, приглашайте
другого... Он забрал бумаги и в Тулу.
Отсняли, отправили ей, посмотрела,
извинилась перед Герасимовым. Это мне
рассказывала Ренита Григорьева.
– Вы сразу согласились,
не раздумывая?
– Не мог поверить, что
это сбудется, и ничего ему на предложение
не ответил. Через две недели следующее
письмо: «Ты чего не отвечаешь-то, мне
надо решать – за тобой роль оставлять
или кого-то приглашать. Почему меня
подводишь-то»? Пошел к директору совхоза.
Август. Как отпустить агронома? Мямлю
стою, а директор понять ничего не может.
Подаю ему письма. У него челюсть вниз,
сидел-сидел и говорит: «Знаешь что,
соглашайся. Одному из 10 тысяч может
повезти, как тебе»! У нас с директором
хорошие отношения были, я же на отделении
один за троих работал – и управляющий,
и агроном, и зоотехник – за три года все
знамена собрали. Были тогда еще люди с
нормальной душой, и он мою безотказность
ценил очень.
– О чем больше всего
волновались перед съемками?
– Я переживал только
об одном: как приучить себя к команде
«мотор»? 1 августа 20 лет ровно исполнилось
с того дня, как я стоял перед кинокамерой.
Роль выучил быстро, прогнал раз 12, когда
мурашек не стало – успокоился. Утром
выезд на съемки в Ясную Поляну. Подобрали
гардероб, жду, гуляю по усадьбе. А накануне
была такая сцена в номере у Сергея
Аполлинариевича и Тамары Федоровны: за
чаем и разговорами Герасимов вдруг
неожиданно дотронулся до моего плеча
и спросил: «Вы ко мне»? Я понял, что он
меня проверяет на внезапность, и
рассмеялся. А он мне: «Ну-ну». И вот, хожу
я по дому графскому, а там народу полно:
осветители, декораторы, операторы... Я
подошел к полкам с книгами, все на
французском... И вдруг слышу сзади: «Вы
ко мне»? Поворачиваюсь, а он вплотную,
его борода оказалась у меня на плече,
между носами 10-12 сантиметров. Глаза в
глаза. Вот оно... и всю сцену сразу
прогнали. Он доволен был, обнял, поцеловал:
«Вот как играть-то надо»! У меня все
кишки вниз. А он, не снимая рук с моих
плеч: «Ты вот это состояние сможешь
сохранить как можно дольше»? – «А сколько
надо»? – «Сейчас без пятнадцати
одиннадцать, а съемки начнутся в час.
Сохрани, пожалуйста». – «Постараюсь».
Сквозь толпу я вышел на крыльцо, а как
сохранить? Значит, надо уединиться? И
потопал в рощу, два часа там ходил, но
состояние сохрани-и-и-л.
– Вы когда-нибудь
говорили с Сергеем Аполлинариевичем о
политике?
– Задал он мне однажды
вопрос: «Как ты относишься к союзу серпа
и молота»? – «Никак. Этого союза никогда
не было. Крестьянина всегда держали на
задворках. А когда рабочим дали два
выходных в неделю, на нас вообще как на
пустое место стали смотреть – поехали
в лес за грибами, через поле так через
поле, по пшенице так по пшенице,
Отлавливаешь их, а в автомобиле сидят
дети и смотрят на тебя как на врага...
Вот, что больно-то. Раза три-четыре номера
в милицию передавал, а что толку»? Он
сказал тогда: «Да, смелый ты. Я ставил
себе этот вопрос, но до ответа боялся
дойти». Перед съемками спросил: «Не
испугаешься, народу будет много»? – «А
чего бояться-то»? – «У тебя есть опыт
общения со сценой»? – «С семи лет». –
«И все же, было что-то такое, что
характеризует смелость твою»? – «Ну,
если достаточно, что таскали в КГБ»?..
– А за что вас «таскали»?
– Да ни за что. Когда
стало все рушиться, собрали партийное
собрание, приехали представители из
райкома и обкома. Все хвалу несут с
трибуны. И я руку тяну: «О каком облике
коммуниста может идти речь, если вы
крестьянина в раба превратили»? –
«Думай, что говоришь»! – «Думаю! Приезжает
Соломенцев и всех хлеборобов с граблями
и метелками вдоль дороги выставляют,
чтобы ни одной соринки не было. Это
зимой-то. А он пролетел с огромной
скоростью, окошки занавешены, что он
увидел»? «И потом, говорю, 30 августа 1918
года на заводе Михельсона эсерка Каплан
стреляла в Ленина, а 1 мая 1919 года он уже
был на субботнике и бревна таскал. А в
нашего парторга что, каждый год стреляют?
Он ни на один субботник не приходит»!
Вот потом меня и вызвали в КГБ. Сидит
майор: «Выступление у вас было вот такое,
а там рядовые рабочие сидели»... – «Там
коммунисты сидели. Вы что, партию уже
на элиту и рядовых разделили? Вас товарищ
Ленин этому учил»? Что он мне на это
скажет? Молчит. Ну, и до свидания, мне
надо коров доить и поить. Словом, работать.
И ушел.
– Герасимов подробности
расспрашивал?
– Нет, он ошарашен был.
Наверное, подумал: «С кем я связался»?
Статья опубликована в разделах: Новости / Наука и учеба