Любовь Седельникова, директор гимназии №48: «Если у ребенка нет собственной системы шпаргалок, мне его жаль»

Лицеи и гимназии в представлении среднестатистического горожанина – это статусные учебные заведения, куда престижно отдать собственного ребенка. Но даже среди них есть такие, которые в нашем городе – штучный экземпляр. Именно к ним я бы отнесла 48 гимназию – место, где учат французскому языку. Небольшое здание на Комсомольской площади, аккуратный школьный двор, справа от входа, среди деревьев с желтой листвой, – бюст Николая Островского. Внутри – особая, школьная тишина. Минут десять назад прозвенел звонок на первый урок, шумные гимназисты разошлись по классам на занятия.
В кабинете директора, который одновременно является учительской, один из педагогов рассказывает о том, как на прошедших выходных пятиклашки покорили Зюраткуль. Здесь же решаются организационные вопросы учителей дополнительного образования, уточняется расписание... Для директора гимназии, Любови Седельниковой, сентябрь – горячая пора. С какими мыслями встречает руководитель новый учебный год, определяет ли ее личность развитие гимназии в целом и какое место занимает работа в жизни директора, узнавал корреспондент Cheldiplom.ru.
Все мы на этом свете нацмены
– Любовь Филипповна, когда вы впервые соприкоснулись с иностранным языком?
– Еще в детстве. Оно прошло недалеко от Челябинска, в шахтерском городе Коркино. В нем было очень много людей, которые были туда отправлены в период до, во время и после Великой Отечественной. Было много немцев Поволжья, тех, кто попадал в плен, и просто переселенных с других территорий страны. Я не знаю – сосланные, несосланные, но судьба распорядилась так, что представители разных национальностей оказались заброшенными на Урал, в город Коркино.
Я помню много ребят, моих одноклассников, немецкой национальности, азербайджанцев, грузин, армян, очень много было украинцев. И среди преподавателей были немцы, эвакуированные ленинградцы, московские преподаватели, «командированные» в глубинку за свободные убеждения. Это были люди высочайшего уровня культуры, от которых мы очень много получали. Нам, жителям малехонького уральского городка, очень повезло в этом смысле. В конце 1960-х мы уже знали имя Велимира Хлебникова, зачитывались Ахматовой, знали наизусть Есенина.... Мое лингвистическое образование началось уже тогда. То есть что такое разные национальности, я знала с самого детства.








Пионерский лагерь, 1959 г.
Помню, однажды произошел такой случай. Мы, ребятишки, любили кататься с териконников. Так назывались искусственные угольные горы, и играть на них было очень, очень опасно. Мы же поднимались когда с саночками, когда без них – и оттуда скатывались. В тот день я играла там с мальчишкой-азербайджанцем. По дороге домой встретила соседку: «Я скажу Анне Михайловне, Люба, что ты с нацменами дружишь и занимаешься не тем, чем надо заниматься пионеркам», – сказала она мне. Я дождалась маму с работы и спросила: «Мам, кто такой нацмен?». «Знаешь, – ответила она, – у нас есть замечательная библиотека во Дворце культуры. Вот иди туда, задай свой вопрос библиотекарю и почитай книжки».
И я пришла в библиотеку, объяснила, что хочу прочитать книгу про нацменов. Библиотекарь действительно подобрала какие-то рассказы, но там нигде не было написано такого слова. Позже мама сказала: «Я думаю, что после этих книг ты должна понимать, что все мы на этом свете нацмены». И только тогда перевела непонятное слово: национальные меньшинства. Мне не казалось странным, что мои друзья – немцы, евреи, украинцы – дома говорят на другом языке. Наверное, с нами правильно работали и в семье, и в школе, поэтому выросли мы с сознанием, что все люди – граждане Советского Союза, только одни русые, другие рыжие, третьи светловолосые. Чужой язык существовал для меня де факто. Мне нравилось звучание других языков, как какая-то тайна.
– В среднем звене вы изучали французский?
– Да. Когда в пятом классе были введены иностранные языки, к нам пришли две учительницы и объявили, что половина класса будет изучать английский язык, а половина – французский. Большинство кинулись на английский, а меня привлек другой язык. Учительница, которая агитировала за французский, поставила пластинку с песней Эдит Пиаф, теперь это очень известная вещь. Тогда была выпущена серия Натальи Кончаловской из пяти-шести пластинок об Эдит Пиаф. Мы слушали историю этой женщины, слушали великую вещь Non, rien de rien. Меня поразил язык, и я для себя определила – только французский. В нашей группе оказалось всего пять-шесть человек.
– Когда вы выбрали французский, вам было лет десять, затем вы связали с ним всю жизнь. Вас так смог зажечь учитель или Эдит Пиаф?








1967 г.– А я не могу сказать. Вот услышала Пиаф, но я же не понимала, о чем она поет, в душе родились какие-то эмоции. Даже не понимая языка, я заслушалась. Ну да, слова мне перевела Татьяна Павловна Леонова. Замечательнейший педагог, известный в своем городе. Добрая, требовательная... она не сюсюкалась, кстати, с нами, но была предана детям и своему предмету. Она всю жизнь преподавала французский язык и так преподавала, что все мы, ее ученики, стали активными, как мы говорим, партизанами французского языка. (Смеется) И даже сейчас у нас в школе работают два учителя – те, кто учился у Татьяны Павловны. Конечно, очевидно, и тут даже сомневаться и дискутировать не приходится: очень многое, если не все, зависит от учителя. Как он убедит в сути, в красоте своего предмета, как он сможет с детьми договориться. Ведь любой, даже самый трудный предмет можно организовать так, что ребенок будет учить его, если у него появится симпатия к тебе самому.
– Ваши родители имели какое-то отношение к французскому языку?
– Нет. Мама была хозяйственником. Но она изначально научила меня понимать: когда человек учится, он делает себя счастливым по жизни. И определила самые главные ценности в жизни – школа, учитель, книга, культура.
– А чем вы любили заниматься в свободное от учебы время?
– Вообще, сказать, что у меня было что-то, на чем обычно зацикливаются дети, я не могу. Я росла нормальным ребенком, теперь как специалист я понимаю это. Помните, как у Агнии Барто: «У меня кружок по фото, мне еще и петь охота». (Смеется.) Это особенность нормального здорового ребенка, он должен пробежать по 33 кружкам. У меня была и фотография, и скакалка, и книги, и театр – было из чего выбирать. Существует такая особенность растущего организма: все перебрать, все посмотреть.
Так и мне было интересно общаться с ребятами, интересно посещать вокальный кружок Дома пионеров, шить, читать. Конечно, сначала мама заставляла помогать, крутовато заставляла. Мы садили картошку сами, тогда это был способ выжить. Садили ее, пололи, собирали... Я терпеть этого не могла! Потом работала в саду. Теперь сада нет, и я вдруг обнаружила, что вообще-то это дело интересное – садить, ухаживать и собирать. Не важно, что – огурцы, помидоры, цветы. Завороженно всегда смотрю на клумбы. А в целом, если расставлять увлечения по значимости – это, пожалуй, общение с людьми. Там и себя проявляешь, и учишься у людей, берешь что-то от них.
Мы, такие красивые девушки, такие иностранки, такие модницы с золотыми колечками – и грубили руководству
– После окончания школы вы решили продолжить изучение французского языка?








1974 г.– После школы передо мной был только инфак, только французский. Тогда в Челябинске как раз возобновляли изучение иностранного языка, в пединституте открыли инфак и французское отделение. Чем меня так привлек язык? Всегда была интересна тайна самого существования языка как средства общения, а потом, я до сих пор уверена, что иностранный язык – это искусство. Как созерцаем природу, как можем восхищаться архитектурными памятниками, как можем быть абсолютно счастливы оттого, что звучит музыка, так и язык – это один из видов искусства. Сама так его всю жизнь принимаю и детям так говорю, когда преподаю. Я абсолютно уверена, что язык вобрал в себя очень много культуры человеческой и, конечно же, культуры межнационального общения.
– Как вы учились?
– Как училась? Как нормальная студентка. Самолюбие было выше крыши, и, на мое счастье, все девочки в группе попались очень интересные. Мы были самолюбивые и понимали, что нам нужно «четыре» и «пять». Но не забывали и о том, что весной цветет сирень, а лето – пора гулять с мальчиками. Обычный наш маршрут тех времен – проспект Ленина, от пединститута до площади Революции, так называемый Брод. Мы общались, хохмили, ходили на вечера в автомобильное училище, в танковое, в технический и медицинский институты. Были нормальными студентками, не заклиненными только на учебе. Кстати, должна похвастаться, что с девочками, с которыми познакомилась тогда, с которыми ездила отрабатывать в колхоз, дружу до сих пор. Эта дружба, мне кажется, уже давно перешла в родство.
– Поделитесь самым ярким воспоминанием о студенческих временах?
– Вы знаете, много таких. В год, когда Лидия Скобликова завоевала все свои медали и все олимпийцы должны были приехать в Челябинск, у нас готовился вечер. А тогда в пединституте был порядок – субботники устраивались группами. Например, назначалась группа французская – а это около десятка девушек – или любая другая, скажем, с факультета химии, физики, физкультуры – 80-120 студентов в каждой. А график дежурств есть график дежурств. И тогда делать генеральную уборку института выпало нам, группе 11-Ф. Сравните, что называется, 11 со 120. Скорее всего, кто-то просто недоглядел и так поставил на субботник. И вот мы собрались вечером, и голова закипела – а как, собственно говоря, это убрать... Решили – навряд ли будут нашу знаменитую землячку Скобликову водить по всему институту, в котором она работала преподавателем, а вот до актового зала сопроводят.
В итоге вымыли мы только центральную лестницу. И рассчитали точно – конечно, она прошла только до актового зала. Но дело в том, что человек, ответственный за уборку, начал проверять нашу работу по всему институту. Потом меня как старосту вызвали в вуз, понятно, с нареканиями. В ответ я огрызнулась, и здорово огрызнулась за то, что они посмели не так рассчитать. После этого разговора для нашей группы настал исторический момент, когда мы не раз доказывали руководству, что приняли правильное решение. Нас еще тогда принялись совестить: вы, такие красивые девушки, такие иностранки, такие модницы с золотыми колечками – а посмотрите, как вы грубите. (Смеется.) Мы тогда всей группой отстояли свое право иметь собственное мнение и свой характер. И потом все остальные пять лет в институте нам вспоминали – а, это же та знаменитая группа...
Конечно, классно мы в свое время хитрили со шпаргалками, не буду эти моменты рассказывать, потому что это секреты всей группы, был спортивный интерес. Для нас ведь очень важно было сдать сессию нормально. Было условие – если письменную работу пишешь хорошо, освобождаешься от экзамена. Написал плохо – сдавай экзамен. Это надо было видеть: как мы крутились-вертелись, чтобы угадать, какую работу даст преподаватель, как ее написать, по строчкам, по параграфам. Мы шпаргалили вкрутую, но хуже от этого язык не знали. Все свободно, профессионально владели французским. У нас были колоссальные преподаватели – Ефим Маркович Гойдо, это легенда пединститута. Удивительный человек, который умел заставить нас работать. Как еще мы учились? Собираясь на вечера, менялись юбками, ведь не у каждой была нарядная. Кто сегодня идет в шпилечках на танцы, кто завтра. Нормальная студенческая жизнь была.
Шпаргалка – это идеальный вариант, это называется «уметь учиться»
– Любовь Филипповна, сейчас вы сами преподаете иностранный язык. Ваше отношение к шпаргалкам изменилось?
– Мое отношение? Я просто понимаю, что без шпаргалок практически нельзя. Система образования очень тяжелая, это очень тяжелый труд. Если у ребенка нет собственной системы шпаргалок, мне его жаль. Она может быть разная – на бумаге, логическая шпаргалка, текст поделен по частям; хитрить можно, зная характер учителя, – выходить первым, третьим или пятым, мало ли что еще. Это нормальное ученичество, школярство. Безусловно, есть вещи глобальные, как я говорю, формулы, так сказать, дважды два – четыре.
Это нужно вызубрить и никуда не деться. А все, что находится вокруг этого – можно и со шпаргалкой, если она сделана умно и хорошо, целенаправленно. Здесь есть еще один плюс. Когда человек работает над шпаргалкой и пытается сконцентрировать в одну-две фразы достаточно большой текст, он заряжает в себе совершенно правильные механизмы логической структуризации того материала, который берет. Ему ведь прежде чем составить шпаргалку, нужно найти главное, выделить структуру, сообразить, как это разместить. Это колоссальная вещь, это собственно главный учебный инструмент. Поймите – если дети не осваивают материал так, активно, наша система обучения – тренинговая, машинальная, нагружает память и уходит. А вот шпаргалка – это идеальный вариант, это называется «уметь учиться».
Хотя сегодняшние шпаргалки, созданные с помощью техники, я не уважаю. Это элементарное вранье, воровство и подлог. Это вещь постыдная. По поводу шпаргалки расскажу такую историю. Как-то приехала в Челябинск девочка, американка. Существует такая система обмена: они приезжают сюда, живут в семьях, учатся в институте. Однажды она пришла к нам в гости вместе с дочерью. Зашла и сразу предупредила: «Я до пяти». Вечером ей нужно было писать сочинения – одно на русском, другое – на французском языке. А праздник удался, и, когда ей пришло время уходить, я предложила – оставайся, я тебе напишу и французский, и русский варианты.
«А почему вы решили, что я глупая? Я неспособная?» – спросила она в ответ. – «Я не решила. Давай обсудим это. Я тебя как-то обидела? Я хочу знать причину». И тогда она мне сказала: «Может рассчитывать на абсолютный подлог только тот человек, который считает себя ничем и никем, и ни моя семья, ни мои друзья, ни коллеги-студенты не одобрят такой шаг...» У нас, к сожалению, нет подобного подхода. Совершенно легко ученики могут скачать текст из Интернета, а потом еще выразить недоумение по поводу оценки своих знаний. А ведь мы очень часто читаем сочинения, которые уже не раз читали и слышали. Так что шпаргалка шпаргалке рознь. Система, которая тебе облегчает учебу или с помощью чего ты можешь удачно сдать экзамен и ты сам готовишься – это одно; другое дело, если ты своровал.
Постепенно пришло понимание, что не я елка и не вокруг меня надо плясать, главное – это дети
– Как складывался ваш карьерный путь?
– После института меня отправили в деревню научиться самому главному. Я поехала в поселок Роза преподавать французский язык. Эти три-четыре года научили меня всему тому, что я умею делать сейчас. Понимаете, институт, диплом – это замечательно. Это сам язык. Но для учителя это 10, ну 20% всего того, что составляет профессиональную деятельность. Умение понимать детей, любить их, умение общаться с родителями, понимать главное, уметь с книгами работать, быть классным руководителем – этому всему я научилась в Розе.
– Помните свой первый урок?
– Первый урок? (Улыбается.) Пятиклассники. Мне они казались такими маленькими, ну такими маленькими... я перед ними красовалась. И речь шла на уроке не о детях, а обо мне и о французском. Потихонечку я смыла с себя это. Школа – совершенно другая жизнь, когда начинаешь готовиться с ребятишками, когда сталкиваешься с их проблемами. А проблем всегда много в деревенско-поселковой школе с родителями-шахтерами. Знаете, я всем своим детям, которые учились у меня тогда на Розе, очень благодарна за их уважение и тот аванс доверия, который они мне выдали. Я постепенно начала понимать, что не я елка и не вокруг меня надо плясать, главное – это дети. Весь смысл моей работы и, как оказалось, всей жизни – они. Это очень хорошие университеты.
У меня было много детишек сложных, с проблемами в семье, я начинала классным руководителем в группе, где были только одни второгодники-третьегодники. С детьми, которые по третьему году проходили одну программу и которым было далеко не до французского, я училась вместе с ними понимать, зачем ребенок в школу приходит и насколько ответственен учитель перед каждым ребенком.
Для меня приглашение во французскую школу прозвучало как «Давай, готовься – полетишь!»
– Как появилась в вашей жизни 48 гимназия?
– Знаете, мы в институте всегда мечтали, что в Челябинске обязательно должна быть школа французского языка. И даже когда все получили распределение по разным школам, продолжали здесь, в городе, встречаться и зондировать ситуацию. Когда было принято решение открыть на ЧТЗ школу французского языка, наша мечта обрела реальность. Это как, к примеру, мечтаешь о полете в космос; для нас приглашение в школу прозвучало, как «Давай, готовься – полетишь!» Все вместе мы пошли во французскую школу, именно здесь я всю жизнь работаю. И ни дня не пожалела об этом.
– Гимназия известна в городе своими традициями. Они были определены сразу, со дня открытия, или появлялись постепенно?
– Вообще, мне по жизни еще раз повезло. Вначале с мамой, потом со школой, с одноклассниками, с институтом, потом с директором, к которому я пришла работать. Гениальный учитель, который понимал, зачем создана школа. Когда я пришла сюда, поняла с первого дня: есть вещи, которые существуют здесь испокон веков. Традиция – слово хоть и французское, фактически означает необходимость, которая каждый раз возобновляется, повторяется и проживается.
Есть вещи традиционные, заложенные Максимом Максимовичем Клайном, есть вещи, которые перешли к нему в наследство от предыдущих директоров. И есть сегодня очень яркие, талантливые люди, я их называю звездами, с которыми мы закладываем новые традиции. Думаю, именно поэтому мы и держимся в такой интересной школе. 48 школа – одна из старейших. Многие вещи были заложены здесь в 30-50-е годы прошлого века, мы держимся за них. Коллектив считает, пока мы это будем делать, мы будем на хорошем уровне, будем востребованной, особенной школой. Я с коллегами полностью согласна.
– Расскажите немного о традициях французской гимназии.








C гостями из Франции– Их много. Основная была сформулирована изначально. Первая и самая главная – самое достойное, что должны делать учитель, ученик, родитель – это учеба. Это очевидно. Стараемся, сколько есть сил употребить на то, чтобы дети учились. По способностям дети могут быть разными, а желание у них одно: вот когда идет в школу малыш с цветочками, трясущийся, любой из них хочет быть хорошим учеником. Он и в самом деле такой, в любом случае. Даже если случаются двойки, тройки. Девочки, мальчики – не имеет значения. Бывают периоды: в первом классе у ребенка все хорошо, в четвертом – никак, в пятом, может, бармалей бегает, а в десятом человек вырастет. Традиция в том, что каждый ребенок хочет быть умным, счастливым, и надо дождаться того момента, когда он достигнет успеха.
Между прочим, очень тяжело было эту традицию ввести. Почему? Статусность школы и рейтинговость, которая запущена государством, – это какой-то кошмар. Мы все должны учиться на четыре и пять, по всем предметам. Это нереально, это неправда и это тяжело. Пока ребенок доживет до своего часа и пока он сообразит, что обожает литературу, пройдет время. А мы вынуждены требовать от него результата сейчас. К сожалению, не всегда такой момент наступает. Часто родители долго сопротивляются реальному положению вещей. Ну не может одноногий детеныш учиться в балетной школе, не может человек без слуха учиться в школе музыкальной. Он может заниматься музыкой в общеобразовательном смысле, в профессиональном – нет.
А если спецшкола, где идет изучение профильных предметов? Это чрезвычайно сложно для ребенка. Я родителям сразу говорю: это ваше право выбирать и получать два, три, три, два до последнего. Но потом со всеми этими ЕГЭ падает рейтинг школы. Мне это очень важно, хотя я с ним не очень согласна. Есть много моментов, меняющих цифры рейтингов: год бывает разный, ребята бывают посильнее, послабее. Очень много усилий учителя, и это не всегда справедливо по отношению к ребенку. Я убеждена: главное, что должна давать школа – научить ребенка учиться, а когда это произойдет, может, в институте, – мы не знаем.
Еще традиция – спортивно-туристская. Наши дети должны ходить, бегать, прыгать. Общешкольные туристские слеты и поездки идут весь сентябрь. Сентябрь – день рождения школы, и у нас в это время, как правило, сгусток событий. И подход тоже один – чемпионы и звезды бывают редко, а все дети должны двигаться.
Великолепная традиция, на ней в свое время настаивал Максим Максимович, – наш Евроклуб. С ребятами мы говорим о том, что все мы на Земле нацмены. Очень глобальная работа, цель которой – научить ребенка уважать любого человека, появившегося на нашей планете; неважно, с каким цветом кожи он родился. Я очень переживаю сегодняшнюю ситуацию на Кавказе. Мы все разлетелись, распались, и когда мы начинаем воевать, я с ума схожу. Знаю, насколько красивые грузинские города и насколько образованная и интеллигентная нация грузин, всегда отдыхала в Гаграх, на Черном море, в Крыму. Я с трудом понимала разницу между осетинами и чеченцами. Кто виноват в том, что происходит? Думаю, наша традиционная прежняя школа сработала нестабильно, некачественно. Вот и наблюдаем результат работы нашей.
Наша гимназия – это не столько радость, сколько тяжелый труд
– Ваша гимназия – особая. Есть ли у нее связи с Францией?
– Да конечно! В 1970 году школа открылась, с 1972 у нас всегда бывают французы. Даже если один нечаянно появляется в Челябинске или Челябинской области, он обязательно заглянет в школу. Мы до сих пор цепляемся за любую возможность привести сюда носителя языка. Это может быть француз, канадец, бельгиец, африканец – неважно. Для чего мне это нужно? Для того чтобы дети знали, что их французский – тот язык, на котором действительно говорят.
В ту же Францию организовываем группы. В прошлом году мы проводили колоссальнейшее мероприятие, которое было поддержано администрацией города, – Региональный фестиваль песни на французском языке. Участники: Тюмень, Пермь, Уфа, Нижний Тагил, Екатеринбург, Челябинск, их возраст – от 8 до 25 лет. Были такие, которые учили французский только для песни. Были такие, как наши – чистейший вариант, из пяти призов три достались 48 гимназии. Я очень горжусь нашими ребятами и искренне убеждена, что 48 школа делает очень многое для распространения, для воспитания, для стабилизации французской культуры.
– Сложно учить французский?
– Знаете, наши ребята прилагают огромные усилия, чтобы учить язык. Неважно – немецкий, английский, французский… иностранный язык – это самый тяжелый предмет для изучения. Каждый день по нескольку часов нужно работать над языком. Плохо ты себя чувствуешь, хорошо, есть настроение, нет – берешь в руки учебник. Эта тяжелая привычка воспитывает характер. Если литературу можно, скажем, читать, то тут только зубрежка. Я другого слова даже не подберу. Работа над собой каждый день.
– Какое место занимает в вашей жизни работа?
– К сожалению, все, потому что я женщина. (Улыбается.) С утра до вечера здесь. У меня почти нет личной жизни. Школа у меня – все. Отпуск – школа. Дети – школа. Интересы – школа. Семья, родня – школа.
– А как же личная жизнь?








С дочерью Катей– Не знаю, можно так или нет. Не знаю, как профессионалы в других областях могут отключаться от работы: пришел домой, и все… Если честно, не знаю. Если может – значит, это половинчатый профессионал. К сожалению, я не замужем. Не хватило ли времени, просто ли так сложилась жизнь. У меня прекрасная дочь, она прошла нашу школу, потом окончила инфак, закончила президентскую программу «Управленческие кадры». Сейчас Катя работает директором рекрутинговой компании «Тирс», свободно говорит по-французски. Думаю, именно школа научила ее трудиться, стремиться к лучшему.
– Чем гордитесь в своей жизни?
– Всегда горжусь результатами труда своей школы, потому что считаю, что мы выигрываем, даже совершая ошибки, понимаете? Даже если какие-то дети или их родители не могут нам чего-то простить или некоторые дети пока не осознают, какую школу они окончили, я их понимаю. Наша гимназия – это не школа радости. Здесь не только радость, но и напряг, и интриги, потому что это жизнь. Никогда не поверю, что есть школа, где не бывает конфликтов, неудач. Если брать максимальные результаты, я горжусь своими детьми, потому что они сумели прожить десять лет тяжелого труда.
– Какой видите школу через несколько лет?
– Пытаюсь всегда думать, какой должна быть школа. Какая школа была, например, когда Чехов получал свое образование? Или какая школа была у Курчатова? В какой школе учился Гагарин? Когда я мечтаю о своей школе, я не говорю о том, что здесь появится бассейн или дополнительное футбольное поле, о чем всегда мечтают дети. Это все понятно, это материальная составляющая. Я бы мечтала о том, чтобы и через десять, и через двадцать лет она оставалась местом, где ребенку было бы нормально. Не хорошо. Навряд ли хорошо, когда получаешь двойку. А нормально – там, где сгусток сфер, где дети живут десять лет своей жизни.
Мечтала бы, чтобы учителя были нормальные, хорошо воспринимали учеников, чтобы ребятишки с удовольствием шли на уроки, чтобы родители поддерживали своих детей. У меня сейчас очень хорошие родители. Есть такие, которые просто пользуются, приводят и уводят ребенка, но большинство вместе со мной делает школу. Вот я думаю, что за пять, десять, пятнадцать лет что-то обязательно изменится в техническом смысле, это прогресс. Но основное – чтобы школа продолжала быть французской, чтобы она так же была верна своему французскому языку, и чтобы детям теперешним и будущим было хорошо в ней. Об этом мечтаю.
Статья опубликована в разделах: Новости / Наука и учеба