Виктор Лазаренко, ректор Уральской государственной академии ветеринарной медицины: «Надо объявить мораторий на увольнение молодых специалистов»

В
истории Уральской государственной
академии ветеринарной медицины множество
любопытных фактов. В свое время она
могла стать первым вузом Челябинска,
но обосновалась в небольшом старинном
торговом городе Троицке. А одним из
зданий академии стал бывший купеческий
клуб. После распада СССР это учебное
заведение по всем признакам обречено
было стать местечковым, но вошло в сотню
лучших вузов России, а его выпускники
разъехались по разным странам мира и
прославили альма-матер. Почему сегодня
диплом академии высоко котируется на
Западе, в поисках чего ректор УГАВМ
колесил по дорогам Европы, во что
российскому государству обходится
интеллектуальный товар и почем его
покупает бизнес, что важнее для ветеринара
– любовь или деньги? Об этом и многом
другом мы говорили с ректором Уральской
государственной академии ветеринарной
медицины, доктором наук Виктором
Лазаренко. Ректорское кресло УГАВМ
Виктор Николаевич занимает уже 25 лет,
оставив ради этого столицу.
– Троицкий
ветеринарный институт стал Уральской
академией ветеринарной медицины. Громкое
название повышает статус?
– Мы просто вернули
историческое название нашему вузу. В
1929 году постановлением Совнаркома на
базе Пермского университета был создан
ветеринарно-медицинский факультет,
который потом было решено перенести на
юг Урала. Челябинская область тогда
была Уральской, поэтому новый вуз назвали
Уральским ветеринарным институтом.
Кстати, это было первое высшее учебное
заведение на Южном Урале. Тогда
животноводство и, в частности, коневодство
считалось стратегической отраслью –
в армии была кавалерия. И нужны были
квалифицированные кадры. Инициатива
вернуть нашему институту название
Уральского была моей, удалось убедить
коллег, что слово «уральский» придаст
нам статус регионального. Так оно и
есть, ветеринарных вузов в стране всего
четыре: в Петербурге, Москве, Казани и
Троицке. Есть факультеты, где уровень
подготовки ветеринаров существенно
ниже. Там нет клиник, лабораторий,
отдельных кафедр.
– Вероятно, в связи
с этим студенческая география у вас
обширная?
– Когда я в 1984 году
заступил на ректорский пост, была очень
широкой: со всего Союза ехали. И
распределяли наших выпускников от
Калининграда до Чукотки. В 1990-е годы,
когда наступила социальная и экономическая
депрессия, все стало сложнее. Но в
последнее время, когда появились
интернет-возможности, о нас вспомнили.
Сегодня очень много студентов из
Башкортостана, Поволжья, из северного
Казахстана и, само собой, весь Урал и
Зауралье.
– Почему решено было
создать такой вуз именно на юге Урала?
– Средняя Азия была в
то время средоточием всевозможных
инфекций и болезней животных. И ученые
нашего вуза должны были помогать вовремя
подавлять очаги инфекционных заболеваний
и оградить остальную часть страны от
эпидемий. Тогда город Николаев (ныне
Кустанай) был открытой площадкой, все
потоки товаров, в том числе скота, мяса
из Средней Азии шли через Урал в Россию.
А почему в Троицке? Я читал архивные
документы, челябинские власти не очень-то
хотели размещать у себя такой вуз, а
троичане под институт отдали самые
лучшие здания – бывшую женскую гимназию,
купеческий театр-клуб, номера госпожи
Батыровой – то есть несколько исторических
архитектурных памятников.
– Сегодня у вас есть
огромный многоэтажный учебный корпус,
что сосредоточено в этих исторических
зданиях?
– По-прежнему используем
их как учебные аудитории. Они лучше
современных зданий подчас. В современных
«панельках» нужны кондиционеры, а,
например, здание бывшего купеческого
клуба построено таким образом, что и
без кондиционеров там легко дышится: с
северной стороны четыре ряда кирпича
и воздуховоды внутри, с южной – два ряда
кирпичей... К сожалению, мы утратили
архитектурные традиции. И сегодня нет
к ним особого интереса, хотя это очень
любопытно – много лет прошло, а старинные
здания при бережном отношении к ним
хорошо себя чувствуют, и человеку в них
комфортно.
– Но вы же обязаны
эти памятники архитектуры и истории
холить и лелеять, разве это не добавляет
ректору хлопот?
– Я некоторое время
жил и работал в Москве: был главным
специалистом министерства сельского
хозяйства, а потом преподавал в
Тимирязевской академии, поэтому хорошо
знаю, как относятся к памятникам
архитектуры в столице, и стараюсь
использовать этот опыт. Когда был
депутатом Верховного Совета СССР,
удавалось защитить и другие памятники
архитектуры в Троицке.
– В 1990-е появилась
шутка, что весь Троицк окончил ветеринарный
институт. Но сегодня престиж тех
профессий, которые даете вы, наверняка,
вновь вырос, и учатся у вас не только
ради диплома о высшем образовании?
– Мне очень много
пришлось поездить по миру с ребятами
(США, Канада, страны Европы), наши
выпускники работают в Новой Зеландии,
Австралии, Израиле. Мы сейчас посылаем
студентов на практику в Финляндию,
Швецию, Англию, Данию, Германию. И где
бы я ни был, всюду вижу, что к нашим
студентам и выпускникам относятся с
уважением. Один мой выпускник уехал в
Германию, и хотя ему пришлось для
подтверждения российского диплома
сдать там несколько экзаменов (часовая
подготовка разная), он говорит: «Я целовал
диплом нашей академии, потому что он
мне так помог в жизни». Лучший, очень
талантливый, хирург Челябинской области
Андрей Денисов – наш выпускник, его
приглашали в Америку (в Хьюстон) провести
показательную операцию. В Швеции наш
диплом высоко котируется. Более того,
три девочки с нашими дипломами
товароведа-эксперта в этой стране
получили подтверждение как магистры.
А российский минвуз считает, что наши
выпускники должны выходить из стен
академии со степенью бакалавров, то
есть на уровень ниже. Вот такой парадокс:
наши знания за рубежом оцениваются
выше, чем хотели бы их оценить в России.
И в обыденном российском сознании к
ветеринарии все еще сохраняется некоторое
пренебрежение. А в США профессии, которым
мы обучаем, стоят в первых строках табели
о рангах. Европа вообще очень любит
животных. Да и мы постепенно к этому
придем. Поэтому перспективы у ветеринарной
медицины хорошие.
– И ваша аспирантура
пользуется большим спросом?
– Да. Но прием на очное
обучение ограничен, всего 16 мест в год,
многие учатся заочно, плюс соискательство
– в общей сложности сегодня мы выпускаем
около 150 аспирантов в год. Правда, наша
академия – самая эффективная в России.
Если в целом по стране только 23% аспирантов
вовремя защищают кандидатские диссертации,
то у нас – более 80%. Сказывается наше
«провинциальное» отношение к своим
аспирантам, мы заинтересованы в их
успехах.
– А почему практика
студентов проходит за границей?
– Потому что у нас мало
высокотехнологичных сельскохозяйственных
предприятий. Фермерский союз делегировал
одному из своих представителей право
отбирать ребят для практики за рубежом.
Мы с ним познакомились, и наши студенты
ему очень понравились. Он стал приезжать
к нам и в Башкирию, чтобы набирать группы
для практики за рубежом. Конечно,
студентам пришлось дополнительно
изучать английский язык, осваивать
разговорный, но они успешно сдают все
необходимые языковые экзамены и с
удовольствием едут изучать новые
технологии в Европе. Кроме того, у них
языковая практика хорошая, полезное
проникновение в другую культуру, да и
деньги они могут там неплохие заработать.
– Нет опасности, что
станут «невозвращенцами»?
– Все возвращаются. И
я бы даже сказал, что они становятся
более патриотичными. Я в этом году на
своей машине проехал через те страны,
где наши дети работали: Финляндия,
Швеция, Дания, Германия... – 12 600 км на
спидометре. Сам слышал, с какой гордостью
они говорят о России. Это здесь мы можем
свою страну ругать, а там понимаем, что
родина это наша.
– То есть в Челябинской
области вообще нет никакой возможности
взаимодействия с передовыми предприятиями,
такими, как «АриАнт», к примеру, у которого
есть высокотехнологичный свинокомплекс?
– Есть, конечно, благодаря
моим знакомствам и старым дружеским
связям, я же все-таки здесь родился и
вырос. К примеру, Иван Никандрович
Шундеев создал блестящий животноводческий
комплекс в Еткульском районе, там мы
проводим занятия. С колхозом «Рассвет»
в Увельском районе, которым руководит
Виктор Николаевич Дегтярев, у нас давняя
дружба. На «АриАнте» работают наши
выпускники, и хорошо работают, но наладить
отношения с этим предприятием в плане
стажировок не удается: они на свинокомплекс
не допускают, закрытый режим. Хотя
несколько раз я пытался наладить
контакты. Зато с птицеводами у нас
хорошие отношения, с «Рависом», например,
с птицефабрикой «Челябинская». Там наши
ребята постоянно проходят практику.
– Ветеринарное
образование в вашей академии – базовое?
– Да, на его основе мы
готовим и товароведов, и технологов
животноводства... Специалисты, связанные
с ветеринарией, считаются сегодня более
квалифицированными. Они востребованы
и в торговле, и в таможенной практике.
К примеру, мы подготовили нескольких
кандидатов наук для ЮУрГУ, а теперь они
обучают товароведов. Без ложной скромности
скажу, что наши специалисты будут даже
получше выпускников Тимирязевской
академии. Я это наверняка знаю, потому
что работал там.
– В чем секрет?
– В Москве вывезти
ребят на практику было целой проблемой
в те годы, когда я преподавал там, а
сейчас еще сложнее. А наша наука – не
теоретическая, она прикладная. Ветеринар,
как и врач, должен иметь хорошие
практические навыки. В Троицке для этого
все под рукой: и мясокомбинат, и хозяйства
на расстоянии 15-20 верст, и клиники, у нас
есть даже коллекционное стадо животных.
Единственная беда – нас финансируют
значительно хуже, чем классические
вузы, потому что мы относимся к Министерству
сельского хозяйства, как и Тимирязевская
академия. Хотя подготовить ветеринарного
врача несопоставимо дороже, нежели
юриста, экономиста. И пока эту проблему
никто решать не хочет.
– Вам, наверняка,
скажут, что сегодня у вузов появилась
возможность самостоятельно зарабатывать.
– Конечно, но опять же
беда в том, что сельское хозяйство в
России переживает депрессию, и потому
спрос на наших специалистов намного
ниже, чем в Европе, к примеру. Поэтому
произошел уклон в ветеринарию мелких
животных, на этом много не заработаешь.
– Когда вы учились в
Троицком ветеринарном институте,
существовала проблема посерьезнее:
генетика в стране была под запретом. И
тем не менее ваша специальность –
«генетика и лечение животных». Были
тогда в Троицком ветеринарном институте
педагоги, которые знакомили вас с этой
наукой неофициально, скажем?
– У нас преподавал
Владимир Борисович Веселовский,
окончивший Тимирязевскую академию и
знавший генетиков. Я был его дипломником,
и с некоторыми вещами он нас знакомил.
А потом генетику пришлось постигать
самостоятельно, потому что работать я
приехал в совхоз «Россия» Сосновского
района, директором которого в то время
был Яков Моисеевич Бойченко. Он окончил
Троицкий ветеринарный техникум, по
профессии был зоотехником и чувствовал
интуитивно, что нужны специалисты в
области селекции. Я очень любил свою
профессию, а он меня всячески поддерживал.
У нас была племенная станция, и мы могли
экспериментировать. Невероятное
ощущение, когда замысел становится
реальностью. Даже отрицательный результат
в этой науке важен. А уж когда удачный,
стараешься эту ниточку поймать и
закрепить, дальше идти. У нас это
получилось – мы вырастили самых лучших
в мире коров, которые давали по 70-80
килограммов молока в сутки. Официальный
мировой рекорд, который сейчас превзойден
американцами и кубинцами. И вот, когда
меня пригласили в Англию, как я был
удивлен: о наших генетиках там говорили
с огромным уважением, а мы о них почти
ничего не знали. В то время как мир шагнул
далеко, опираясь на основы генетики,
заложенные нашими учеными, мы шли в
области селекции интуитивно.
– Труды Николая
Вавилова, других генетиков в вузовской
библиотеке тогда были?
– Нет, все было уничтожено.
В Тимирязевке я потом нашел эти труды
и изучал. Ужасно трудно все это происходило,
к тому же не было ни соответствующего
оборудования, ни подпитки материальной.
И до сих пор мы работаем на недостаточном
уровне, если не сказать – на низком.
Генетика сегодня активно развивается
на факультетах классических университетов,
в академических вузах – МГУ и других,
там прекрасные лаборатории. Потому что
бюджет там совершенно другой.
– Но вы можете
пригласить к себе выпускников академических
вузов на преподавательскую работу?
– Есть такие выпускники,
которые сегодня с ученой степенью
работают в столице на ставке ассистентов
кафедр. Но нам нечем их заинтересовать:
нет жилья, очень сложно с этим в Троицке.
Поэтому у нас преподают наши выпускники,
сейчас очень талантливая моя аспирантка
защитила кандидатскую, подготовила
докторскую. С точки зрения теории –
готовый преподаватель. Сегодня нам,
конечно, нужна современная лабораторная
база, мы все эти годы пользуемся
лабораториями Уральского НИИ сельского
хозяйства (Екатеринбург).
– Изменилось ли
отношение практиков к генетике?
– Селекционеры ежегодно
собираются на съезды, в этом году
встречались в Башкирии, сверяют свои
«часы» постоянно: как действовать, над
чем работать. Генетика, селекция –
важнейшая отрасль знаний для сельского
хозяйства, но в управленческом сознании
это не укладывается. Наверное, за
исключением птицеводства. Сегодня
цыпленок дает 90 граммов привеса в сутки!
Об этом раньше и мечтать нельзя было.
– Больше грустных
мыслей, когда думаете о перспективах
нашего сельского хозяйства?
– Наша самая большая
проблема: мы учимся на собственных
ошибках, не анализируем, не прогнозируем
и не слышим специалистов. А гражданское
общество, на мой взгляд, предполагает
выслушивать других, даже если их мнение
противоположно вашему. Что-то в нашем
обществе не срабатывает... Я могу бесплатно
дать предложения, которые очень дорого
стоят для общества, потому что чувствую
свой долг перед государством, которое
вложило в меня огромные деньги.
– Но государство
«прощает» специалистам все долги.
Каковы, на ваш взгляд, перспективы
молочного животноводства в стране, где
такие низкие закупочные цены на молоко?
– Нужны четкие
законодательные акты регулирования,
иначе мы будем пить только сухое молоко.
Мы же губим деревню. Сегодня литр молока
стоит 8 рублей, а в магазине вы покупаете
его за 39-40 рублей. То есть пастеризация,
упаковка и транспортировка стоят намного
дороже, чем производство самого молока.
Хотя для этого надо корма вырастить,
заготовить их, накормить животных,
следить за их здоровьем, доить... В конце
концов должны же экономические органы
государства понять, что так поступать
нельзя. Вот и получается, что сегодня
выгоднее покупать сухое молоко за
рубежом, разводить его и этот продукт
выдавать за настоящее молоко. Если бы
этого не было, хотим-не хотим, мы вынуждены
были бы поднять закупочные цены. Было
такое и в советские времена: молоко в
магазине стоило 44 копейки за литр, а у
хозяйств его покупали по 15. Я был тогда
членом бюро обкома комсомола и предложил
Бойченко: давайте, договорюсь с
комсомольцами, и мы будем продавать его
сами. Начали поставлять молоко в
комсомольско-молодежный магазин и
продавать, у нас такие деньги пошли, мы
стали премии давать животноводам. Люди
заработали с огромной отдачей, мальчишки
шли на ферму коров доить – молодежные
бригады. Но торговым работникам это не
понравилось: мы стали конкурентами, за
нашим молоком очереди выстраивались
огромные. Прямые поставки в таких
условиях очень выгодны для хозяйства,
но и сегодня этого никто не позволит.
Потом, когда я уже в администрации
работал, снова попытался это сделать.
Торговая мафия не позволила.
– Сегодня много
говорят об этом, примут ли меры?
– Не похоже.
– Чем объяснить?
– Некомпетентностью
или нежеланием заниматься большим и
трудным делом.
– На уровне личного
разговора вас понимают?
– Не слушают или
раздражаются.
– Скажите, убийство
генетики в сталинские времена сыграло
губительную роль для сельского хозяйства
страны?
– Трудно даже экономически
посчитать, какой урон был нанесен.
– Нужны ли вашим
специалистам еще и экономические знания,
чтобы понимать суть происходящего и
менять его?
– Для этого
нужны талантливые педагоги, а не
урокодатели. Нацеливаю на это своих
аспирантов. Будущим педагогам, считаю,
надо еще и ораторское искусство
преподавать. На моей памяти была у нас
педагог по атеизму, которая не читала
лекции, а что-то бубнила себе под нос –
мы прогуливали эту пару. Потом ее сменил
выдающийся лектор Зусман. И мы все ходили
на его лекции, хотя атеизм – такой дохлый
предмет.
– Ваши выпускники
неохотно едут работать в село?
– Как он поедет туда,
если ему при выпуске называют зарплату
в 3-4 тысячи рублей и жилья не обещают?
Сегодня на подготовку ветеринара
государство тратит в год 82-85 тысяч
рублей, это еще очень низкий уровень. И
все-таки за пять лет складывается
приличная сумма – более 400 000 рублей.
Выпускник становится интеллектуальным
товаром, но государство не стремится
продать его выгодно. Почему руководитель
предприятия, покупая интеллектуальный
товар, не желает платить за него достойно,
ведь платит же он за электроэнергию,
газ и так далее... И почему государство
так небрежно относится к своим кадрам?
В июне я был в Уфе и узнал: президент
Башкортостана издал указ, что каждый
молодой специалист, получивший
образование, помимо зарплаты должен
дополнительно получать 7000 рублей. Тогда
я понял, почему сегодня у нас много ребят
из Башкирии учится. Еще одна проблема
– если у молодых специалистов что-то
не получается в первый год работы, от
них тут же стремятся избавиться. Так
быть не должно, все мы были неопытными,
нужно время, чтобы специалист раскрылся,
это минимум два-три года. Я считаю, должен
быть объявлен мораторий на увольнение
молодых специалистов. Об этом я говорил
в Петербурге, когда получал там серебряный
знак «Ректор года». Были на том собрании
и представители Государственной думы,
слышали мое выступление.
– Если судить по числу
частных ветеринарных клиник в Челябинской
области, эти специалисты умеют зарабатывать
деньги. Как вы относитесь к тому, что
желание заработать порой преобладает
над любовью к профессии?
– Одно другому не
мешает, главное – уровень профессионализма.
Плохой ветеринар не заработает больших
денег. К тому же могу уверенно сказать:
к нам на ветеринарию приходят те, кто
действительно любит это дело. Оно требует
искренней любви, иначе ничего не
получится. Да, ветеринарам сегодня проще
найти работу, сложнее приходится
зоотехникам. Одно время мы в Тимирязевской
академии готовили зоо-ветеринарных
специалистов, и они оказались
востребованными. Частный бизнес сегодня
охотнее берет одного специалиста с
двумя специальностями. Но нас тогда не
поняли в министерстве, потому что таких
специалистов надо было на полгода дольше
учить, и государственным мужам показалось
это расточительством. На самом деле
расточительством можно назвать запрет
на подготовку именно таких специалистов.
В 2002 году в Троицке мы пошли другим
путем: нам удалось договориться со
школами и училищами об образовательной
цепочке. Дети после школы идут в
профтехучилище, затем – в техникум, и,
если у них есть желание, мы делаем с
техникумом совмещенные программы,
зачисляем их сразу на третий курс
академии. В результате период образования
будущего специалиста сокращается на
2-3 года. Однако недавно государство
запретило сквозное обучение, посчитав
это неверной новацией.
– Запретили, даже не
проанализировав – выгодно это или нет?
– Такое впечатление,
что федеральные чиновники не знают, что
происходит вокруг. И потому принимаются,
прямо скажем, болезненные решения.
Когда-то меня – главного зоотехника
совхоза – взяли главным зоотехником в
министерство сельского хозяйства
страны. Не за красивые глаза, а потому
что я оказался успешным в этой области.
И таких, как я, было много – молодых и
дерзких, знающих, что происходит на
местах. Мы подпитывали московскую кровь.
Сегодня, вероятно, критерии отбора
совсем другие.
– Сейчас очень много
споров вокруг ЕГЭ. Как вы относитесь к
такой форме экзаменов?
– Подготовка абитуриентов
сегодня очень слабая, особенно окончивших
сельскую школу. И нам приходится много
времени тратить на то, чтобы дотянуть
их в первый год обучения до нужного
уровня. Я ничего не имею против ЕГЭ. По
существу, это правильная форма экзамена.
Но мы всегда бросаемся из крайности в
крайность, нельзя отказывать вузам в
собеседовании с абитуриентами по
профилирующим предметам. Без этого все
превращается в профанацию. Беседуя с
молодым человеком, я могу определить
не только уровень его знаний, но
интеллектуальные способности, его
желание учиться у нас. Обидно, если по
вине новых крайностей мы упустим пусть
двух-трех, но очень в будущем талантливых
профессионалов. Кроме того, мы уже знаем,
что на Северном Кавказе 100-бальников
больше, чем по России – и нам все понятно.
От своих педагогов я постоянно требую:
не надо набивать головы студентов сверх
возможного, не надо от них требовать
знаний на уровне педагогических. Надо
студента научить мыслить, работать
творчески и влюбить в свою профессию.
Получив это, он найдет все, что ему
необходимо, в учебниках, справочниках,
Интернете в конце концов. Сегодня все
доступно.
– Проблема фальшивых
инвалидов, которые пришли в вузы на
бюджетные места, вам тоже знакома?
– Нет, их интересуют
суперпрестижные вузы. У нас нынче много
поступало детей-сирот, больше, чем в
ЮУрГУ, скажем. Реальных сирот. Более 30
ребят поступили. Потому что город наш
небольшой, и расходы на проживание здесь
значительно ниже, чем в Челябинске.
Кроме того, мы всех обеспечиваем
общежитием.
– А вы не жалеете, что
ушли из Тимирязевки, уехали из Москвы?
– Здесь мне трудно, но
комфортно. Это мой родной вуз. И мне
приятно, что за эти 25 лет мы не потерялись,
а даже достигли определенных успехов,
нас знают. И потом, я не очень люблю суету
больших городов, а в Троицке можно пешком
дойти от дома до работы. За рубежом
большее число университетов расположено
в маленьких городах – это и есть
нормальный ход событий.
– Лекции читать при
вашей занятости университетским
хозяйством удается?
– Лично подготовил 50
кандидатов и 4 доктора наук. Являюсь
председателем диссертационного совета
и членом высшей аттестационной комиссии
в Москве, то есть научная направленность
не прерывается, я всегда в тонусе.
Статья опубликована в разделах: Новости / Наука и учеба