Борис Каплун, ударник ансамбля «Ариэль»: «Я не Каплун, но я Каплун»
В закладки
Рецепты вкусных десертов
Поклонники «Ариэля» и сегодня хранят верность ансамблю. Виниловые диски с «золотыми» хитами 70-х и 80-х бережно передаются по наследству в челябинских семьях. Как сегодня живет «Ариэль»? Принимает ли его новое поколение? Возможен ли «римейк» ансамбля? Нельзя было не задать этих вопросов сегодняшнему гостю нашей редакции – ударнику «Ариэля» Борису Каплуну. Но большая часть вопросов, конечно же, касалась личности самого Бориса Федоровича – замечательного рассказчика, талантливого музыканта, человека, сохранившего искренность, необыкновенную доброту и широту души. Борис Каплун не скрывал ностальгии по «золотым» временам «Ариэля», по той дружбе и жажде творчества, которые связывали знаменитую шестерку Ярушин-Каплун-Гуров-Гепп-Шариков-Антонов.
Ангел-хранитель
– Вы родились в Оренбурге, но, судя по фамилии, у ваших предков не российские корни?
– Да, корни мои из Молдавии. И фамилия моя вовсе не Каплун, а Капул. Шла война, отец с первой женой и детьми были эвакуированы из Молдавии. По дороге пароход, на котором плыли, попал под бомбежку. Вся семья погибла, отца спасли. И он приехал в Оренбург без паспорта, документ был потерян, и в этом нет ничего удивительного. Но в военное время, сами знаете, что могло быть за потерю документа. Отцу повезло – есть у нашей семьи, видно, ангел-хранитель – удалось сделать паспорт. Только ошибку допустили, вписывая фамилию. И невозможно было пойти и сказать: вы ошиблись. Невозможно! Спасибо, что паспорт дали, а не дело завели. Вот так я стал Каплуном, маленьким каплуненком. (Смеется.) Получается, я - не Каплун, но я – Каплун.
– А мама ваша из Оренбурга?
– Нет, мама тоже была эвакуирована во время войны, но с Украины. Муж ее первый был политруком, погиб в первые дни войны. У меня есть старший брат Александр, на 12 лет старше, это сын от первого маминого брака. Он теперь живет в Питере, после окончания кораблестроительного института какое-то время строил корабли, но потом по комсомольскому призыву пришел на ЛОМО. Так там и остался, сегодня руководит музеем ЛОМО. Какая должность чудная, он историю нашу знает по архивным документам. И такие вещи рассказывает, когда приезжаю к нему!
– В Молдавии остались родственники?
– В детстве я часто ездил в Молдавию с отцом. Но сейчас почти все родственники живут в Германии: тетки, дядьки мои, их дети и внуки. Эмигрировали во время войны в Приднестровье, когда бомбили Тирасполь. Попросили убежища в Германии. Теперь они уже там корни пустили и все время зовут меня в гости.
– Родители после войны не захотели вернуться в Молдавию или Украину?
– Оренбург стал родным городом, там они познакомились, я там родился. Отец всю жизнь вагранщиком на заводе проработал. Он очень рано ушел от нас – в 51 год. Давление было высокое, как он с таким давлением работал у вагранки? А как отец мой пел! Настоящий драматический тенор. Я все время молил Бога: дай хоть маленькую четверть от голоса отца. Пению он никогда не учился, просто по слуху пел итальянскую музыку. В Молдавии выступал на самодеятельной сцене, но потом война... А когда я родился – все внимание мне.
– А мама? Известно, что украинские голоса тоже хороши.
– Да, она пела в самодеятельности в Оренбурге: «Ах, Самара-городок». Вот уж кто выступал! Мама была хорошей чтицей и актрисой – как она читала со сцены! И любила это дело.
Прощание со скрипкой
– В музыкальной школе и в музучилище Оренбурга вы учились играть на скрипке. Как можно было потом променять скрипку на барабаны?
– (Смеется.) Легко. Скрипка – это индивидуальная штука, ей надо было отдать всю жизнь. «Горб» иметь, чтобы играть по 8-10 часов в сутки. А меня более увлекала эстрадная музыка. И потом, барабаны – это же целый оркестр! Я и в школе музыкальной, и в училище пробовал себя на барабанах, меня приглашали даже во взрослые эстрадные джазовые оркестры. И мне это ужасно нравилось.
– То есть вы признаетесь, что ленились на скрипке по 8-10 часов играть?
– А когда мне было этим заниматься, если художественная «самонадеянность» захлестнула меня «по самое не хочу»? Некогда. И я серьезно о скрипке никогда не думал, я думал о дирижировании.
– То есть в Челябинский институт культуры вы приехали поступать на дирижерско-хоровое?
– Как ни странно, на скрипку. Было тогда в институте культуры скрипичное отделение с консерваторским уклоном. Я там два года проучился и отделение расформировали. Вот тогда я пошел на дирижерско-хоровое. А так как в 1970 году началась моя эпопея с «Ариэлем», и мне там понравилось, я стал всерьез заниматься на барабанах. И полюбил их, и был любим, поэтому безболезненно перенес расставание со скрипкой.
– Дома иногда берете в руки скрипку?
– Уже давно не беру. У меня собака, и, когда я достаю скрипку, она так лает – просто невозможно. Совсем недавно, когда собака была на даче, я достал свою скрипку, протер пыль... и понял, что уже так далеко от этого инструмента и он от меня, что меня совсем не тянет эти звуки извлекать. Жизнь скрипача закончилась. Но когда-то играл на скрипке в «Ариэле», были у нас произведения, где приходилось одновременно играть на скрипке и барабанах – маленький такой феномен. Или цирк.
– Если говорить о школе обычной, сколько ей уделялось внимания?
– Очень мало, невероятно мало. Потому что, как только начал учиться, сразу попал на сцену. Кружок, музыкальная школа, спорт. В третьем классе я сильно спортом увлекся, даже вопрос стоял: музыка или спорт? Я занимался боксом и делал успехи, тренер говорил: «Брось ты скрипку, ну, смешно – мальчик и скрипка. У тебя все хорошо на ринге, давай заниматься серьезно». И вот, надо было ехать на соревнования, я вынужден был сказать об этом педагогу по музыке. Когда он узнал, что я занимаюсь боксом, то вскричал просто: «Скрипку положи мне на стол и пошел вон отсюда»! Вот тогда я всерьез задумался.
И музыка победила. Спорт я не бросил, но занимался уже не на результат, а для себя. Зато музыкой начал заниматься более серьезно и все стало получаться, музыкальную школу окончил хорошо и был принят в музучилище. На пятерки окончил училище, все как-то чудно образовывалось, играл серьезные вещи и поехал со всей группой поступать в консерваторию Уфы. Единственный получил там на вступительных «четверку» по специальности. А потом «двойку» по истории. На столе лежали справочники по истории, я открыл и оказалось, что в корочках от справочника спрятан учебник. А вопрос мне попался классный, я его знал: декабристы – моя любимая тема. Поэтому я тут же поднял руку и стал говорить, что вот такая ситуация со справочником. Мне, конечно, никто не поверил. Решили, что этот учебник пронес я. Мы с педагогом отправились к ректору, а тот: «Я бы с удовольствием, но дадим ему пересдать, все завоют и зарыдают». Однако вся эта история не была трагедией для меня, взял скрипку под мышку и поехал в Челябу. Приезжаю, а город – красавец! Я увидел вокзал и подумал: «Вот это да! Это, как Москва, наверное». На трамвае приехал в институт культуры, сдал документы, отыграл по специальности и меня зачислили.
– То есть с немузыкальными предметами проблем никогда не было?
– Да были, потому что никогда не учил. Но я не троечник, нет, я – твердый хорошист.
Первым был «Ариэль»
– Встреча с «Ариэлем» – это была не только тяга к творчеству, но необходимость зарабатывать деньги?
– Безусловно. Маме тяжело было мне помогать. Самое большее, что она могла послать – от силы рублей 20, стипендия была 25 рублей. А мне приходилось сначала квартиру снимать, общаги не давали первый год.И не было у меня стремления попасть именно в «Ариэль» или в «Песняры» – мне это было до фонаря. Куда устроят, где сгожусь – там и останусь. Так и получилось. Стас Гепп отвел меня во Дворец спорта «Юность», где Валера Ярушин играл танцы. Все очень спонтанно.
– Сколько тогда можно было заработать на танцах?
– Рублей 50-60 в месяц. Но мы на эти деньги не шиковали. Правда, с Левой (Лев Гуров. – прим. автора) могли себе позволить зайти в ресторан, взять бутылку водки и два шницеля по-челябински. Это стоило 10 рублей.
– Но, наверное, хотелось стильно одеваться?
– Для меня одежда никогда не была целью. Что есть, то и носил.Но у нас были плащи из болоньи – зеленые, красные, голубые, черные, синие, которые сворачивались в комок и входили в карман брюк. Если ты – обладатель этого плаща, а стоил он, по-моему, полтинник, – это было все! У нас такие плащи были, еще бы их не было, мы же играли на танцах в ЖД! Нам без такого плаща было невозможно.
– Тогда на танцах играли уже в специально сшитых для ВИА костюмах?
– Нет, в своей одежде. Форма появилась, когда мы стали ездить на конкурсы . Серебряные расписные камзолы с высокими воротниками, белые рубашки навыпуск – о-о-о! Красота необыкновенная. Это было в ДК ЧТПЗ.
– Когда появилось ощущение, что вы можете больше, чем танцы?
– Обнадежил нас конкурс «Алло, мы ищем таланты». Мы, чтобы участвовать в нем, поехали в Екатеринбург. Вел программу Саша Масляков. Там и поняли, что лучше всех. Мы привезли русскую народную песню «Ой, мороз, мороз», разложив ее на голоса. И все тогда прибежали к нам за кулисы: «Да вы “Песняры”!» Было ясно, что надо продолжать эту линию – обработку народных песен, что у нас хорошо подобраны голоса. Мы шли на лауреатов, но... был там ансамбль «Ялла». И Масляков сказал: «Ребят, вы лучшие, но давайте «Ялле» отдадим первое место?» – «Да Бог с вами, забирайте! Они нам портвейн поставят и замечательно!» «Ялла» нам поставили портвейн и подарили большой барабан. Но потом получилось очень неприятно, потому что они повезли в Москву «Ой, мороз, мороз» в нашей обработке! Правда, вокально спеть ее, как это делали мы, не смогли. И таки спели там на телевидении. Я эту запись увидел недавно и обалдел, мы не знали об этом. То есть нас тогда сильно обманули. Но мы были молодыми и имели самое главное – чувство самодостаточности.
В 1971 году «Ариэль» поехал в Горький и стал там лауреатом конкурса «Серебряные струны». А я с Сашей Градским разделил первую премию как солист. Перед поездкой, помню, мы ночь сидели и думали, чем бы их удивить и удивили. Сделали большую композицию «Отдавали молоду», спели «Золодые сны» The Beatles и «Отставала лебедушка». Весь Горький собрался вокруг нас и вся Москва. Вопроса не стояло: кто? Первым был «Ариэль». О нас заговорили, много писали. Тот конкурс расставил все по местам.А в 1972 году конкурс в Лиепае это подтвердил.
– Но вас туда не хотели отпускать?
– Да, была заявка, но нам не разрешали ехать. Для Урала Прибалтика была заграницей. И денег нам не дали, сказали: «Никуда вы не поедете, что это еще за конкурс»? И тогда мы продали гитару – святое! На эти деньги и поехали, нас ждали, и жить было где. Мы стали разорвавшейся бомбой на конкурсе – лауреатами и героями. Раймонд Паулс, который был в жюри, предложил нам исполнить его музыку. И мы с ним записали пластинку «Орган в ночи».
«Не могли жить друг без друга»
– Такое впечатление, что все давалось вам очень легко.
– На самом деле легко, потому что мы были молодыми.
– Но ведь не раз вставал вопрос – быть или не быть группе «Ариэль»?
– В 1973 году, когда мы с Паулсом записали пластинку «Орган в ночи» и вернулись из Прибалтики, в институте висел приказ о моем исключении и Володи Киндинова, который работал тогда у нас. Как выяснилось, мы нарушили «закон» – нельзя было ехать, а мы поехали. Меня к ректору потащили, сказали: восстановим, если ты отречешься от «Ариэля» и забудешь это слово. Они хотели расколоть коллектив, потому что после исключения из института мне бы пришлось уйти в армию...
Разбежаться мы могли и в 1975 году, когда впервые поехали за границу (Германия, Чехия, Польша).Там некоторые почувствовали себя очень рафинированными музыкантами в отличие от Ярушина, и мне пришлось встать на его сторону. Успокаивать Валеру: «Ну, ладно, разбежимся, в конце концов можно собрать еще один коллектив и сделать еще один ансамбль»... Много пришлось приложить усилий, чтобы консолидировать группу и спасти от перспективы разбега. Нелегко это было. Поэтому очень обидно вдруг стало, когда Ярушин, недавно приезжавший в Челябинск, телеканалу «Восточный экспресс» сказал про злополучный 1989 год, когда он ушел из коллектива, что во всем виноват Каплун: «Это он мне говорил: давай наберем новых музыкантов!» Он перепутал временные рамки, это был не 1989 год, а 1975-й. Сделал меня стрелочником.
– А что вас тогда, в семидесятые, объединяло?
– Конечно, творчество. Все в далеком 1970 году сложилось как надо: голоса, ярушинское творчество, все – просто Луна и Солнце тогда над нами сияли. Здорово было. Музыканты все слабые, а в куче представляли собой необыкновенную силу и вызывали такой интерес. Каждый вложил то, что было у него, и получился «Ариэль». Поэтому я говорил Ярушину: «Мы соберем другой коллектив, но такого уже не будет».
– Самое яркое ощущение в 70-е годы?
– Это 1971-1972 годы, когда сделали «Отставала лебедушка», «Отдавали молоду». Мы играли «Песнярам» эти композиции, у них огромные глаза были – откуда на Урале такая композиционность?! Классическая! Рубинштейновскую «Ноченьку» мы тогда сделали в своем стиле. Это доставляло огромное, необыкновенное удовольствие. Потом были другие этапы – мы стали старше и уже понимали, что представляем из себя. А вот юношеское созерцание – это был необыкновенный полет. Мы каждый день удивлялись: неужели у нас это получается?
– На что потратили тогда самый большой гонорар?
– (Смеется.) Все купили мебель. Мы жили в автономном режиме тогда, смотрели друг на друга и покупали то же самое. У нас были одинаковые пиджаки, одинаковая мебель.Жили таким вот музыкальным интернатом. Ужасно дружили, не могли жить друг без друга, ходили в гости друг к другу. За столом никогда не получалось нормальной беседы. Пришли на день рождения, поздравили с первым стаканом, а со вторым уже все – начинали говорить о творчестве, о том, что необходимо сделать. И не проходило ни одного концерта, чтобы мы были всем довольны.
– Говорят, с возрастом у человека становится меньше друзей?
– Согласен. Становишься философичнее. И в выборе друзей тоже. Просто многое начинаешь понимать. В молодости не разбирались в людях вообще: говорят комплименты, льют воду на нашу мельницу – и это замечательно. Но когда становишься постарше, начинаешь распознавать в этом хоре и злые языки, и лесть злую.
– С кем из «Ариэля» сохранились крепкие дружеские отношения?
– Крепких ни с кем. Молодые ребята, которые пришли к нам 17-18 лет назад, хорошие ребята. Но сказать, что мы не можем жить друг без друга, как было тогда, когда мы поднимали пятитысячные дворцы спорта, этого нет. Сейчас у всех своя жизнь. Да, мы собираемся и едем на гастроли, это наша работа. Но собираться за единым столом и говорить о творчестве – этого уже нет. Тот «Ариэль» – это та жизнь, а этот – немножко другая история.
– Но вы до сих пор поете «живьем».
– Мы по-другому не можем, мы сделаны из этого теста.
– Новые песни рождаются?
– К большому сожалению, уже нет.Но я все время убеждаюсь, что нашим слушателям нужны старые песни. Когда приезжаем на гастроли и выходим на сцену, из зала кричат: «“Бабу Ягу” давай!», «В краю магнолий!»... Мы записали диск бардовских песен в аранжировке Стаса Геппа. «Переведи меня через Майдан», считаю, просто вышак сегодня. В Америке наш диск Beatles in the Russians разошелся мгновенно. Версия обалденная – такой The Beatles, каким мы его слышали в 60-х. Ярушин, правда, обгадил эту пластинку. Он кричал: «Как вы могли?! Битломаны от вас отвернутся!» А мы могли. Никто так не увидел The Beatles еще. И мы этим гордимся.
Бренд в комнатушке
– Тогда, в 70-х, вас знали все, вы снимались в фильме с Пугачевой и Ободзинским. Казалось бы, сам Бог велел – подняться и улететь из Челябинска в столицы, в тусовку...
– Не было даже в мыслях. Земля нас челябинская держала, мы здесь столько пережили: победили, были биты и поднялись из этого, всем доказали, что мы стоим чего-то, и с нами стали считаться и говорить: «Ариэль» – бренд Челябинска». Это же здорово! А Москва все рассасывает, раздергивает, растворяет... Мы тогда уже прекрасно понимали, что не смогли бы там жить. Хотя был период, когда мы в Челябинске оказались в вакууме, нас отовсюду выгоняли. И мы пожаловались Паулсу, он готов был нам предоставить общежитие и потом жилье в Риге, он понимал, что мы из себя представляем, и что никто другой так не спел бы «Орган в ночи»... Зато сегодня, когда в столицы уехали «Чайфы», все уехали, мы остались здесь – самые любимые, самые востребованные на Урале и в Сибири. Мы – частые гости повсюду.
– Молодежь приходит на ваши концерты?
– Много. Вот в Кагалым приехали – пришли на наш концерт молодые люди и пытливо сидели до конца. Может быть они с нами в чем-то не согласны, может быть это не их музыка, но как не понять «В краю магнолий» – что там непонятного? Или «Песню про Бабу Ягу»? Как не понять самое любимое из Митяева, что мы играем? Это общечеловеческие ценности в музыке. Нет, нас очень хорошо сегодня встречают. А сколько мы играем на днях рождения городов, на площадях, где собирается практически одна молодежь... И никто не уходит.
– Помогаете советом сегодняшним молодым талантам?
– Зовут в Академию культуры преподавать, но я пока не решился, не готов. Единственное, чем занимаюсь, езжу по конкурсам и работаю в жюри. На конкурсе «Песня не знает границ» с Александрой Пахмутовой сижу уже шесть лет. Обязательно тащу с собой «Ариэль», и мы выступаем, даем мастер-классы.
– Нет желания воспитать на смену «Ариэлю» подобный музыкальный коллектив?
– У меня давно есть такая идея, но у нас сегодня даже помещения своего нет. Арендуем малюсенькую комнатушку, где просто стоит аппаратура.
– Как так, вы же бренд города?
– При Вячеславе Тарасове хотели уйти в муниципалку, потому что она давала свободу, можно было не думать о хлебе насущном, а заниматься творчеством, работать с детьми. Но Тарасов откликнулся на «Диксиленд». С тех пор никуда не ходим. Зато никаких политических проблем, есть только работа.
– Что сегодня в эстраде нашей очень радует, а что может быть ужасно злит?
– Злят одни и те же физиономии на телеэкране, видеть их уже не могу. Одно и то же: формат и фанера. Еще и поэтому мы всем противопоставляем «живой» звук на сцене. А нравится новая программа «Минута славы», она дает возможность творчески проявиться любому человеку, кто этого пожелает. Если бы эта «Минута славы» на минуточку стала профессиональнее и серьезнее, то есть пошел бы отбор зерен, то лет через пять мы получили бы новые имена. Потому что «Фабрика» навредила всем и вся, она не выявила таланты, а еще больше закрепила формат.
– Можно нечто подобное «Минуте славы» сделать на региональном уровне?
– Можно сделать все что угодно. Но никаких предложений не было. У нас очень талантливая область. Какие голоса! Недавно открыли девочку, которая голосом подражает любой певчей птице. Это в Челябинской области. Москва заинтересовалась, из Гнесинки приезжали педагоги.
Кто стрижет знаменитые усы
– Вернемся в 70-е, 80-е. Был безумный творческий процесс, и в это же время в ваших семьях рождались дети, когда вы успевали их воспитывать? Ваши сыновья, как выяснилось, тоже очень талантливы.
– Да, дети замечательные. Мне кажется, как-то само собой это все получалось – воспитание. Наверное, хватало того, что дети нас видели, ездили с нами на гастроли, учились при нас. Потом ходили в музыкальную школу, и мы могли им сказать: «Что же ты ничего не делаешь? Посмотри на своего папу!» Сейчас говорим уже «дедушку». (Смеется.) Потому что то же самое сегодня происходит с моими внучками. У старшего сына Александра дочке шесть лет, а у младшего нашего – Лешки – год и два месяца. Две девчонки у меня – это же замечательно! Потрясающе! Никогда не ожидал, что это будет так тепло и красиво.
– Сыновья в Москве?
– Да, и если есть какая-то оказия, радуюсь и спешу их повидать.
– Вы советовали детям, что выбрать в этой жизни?
– Нет, советов не давал. Просто говорил, что надо заниматься серьезно, надо работать. Саша окончил наше музыкальное училище, полетел в Москву и поступил в Гнесинку – 10 человек на место. Двое из Челябинска тогда поступили. Он учился звукорежиссуре, хотя прекрасный пианист. С Лешей тоже особых проблем не было, он хотел заниматься джазовой музыкой – поступил в джазовый колледж на Остроженке, во второй год учебы собрал свой ансамбль. Я помог ему купить инструменты. А потом, когда его позвали в Uma2rman, он бросил колледж и поехал на гастроли. Уже шесть лет в группе, и ему это нравится.
– А вам нравится, что Uma2rman делает сегодня?
– Сегодня – нет, а то, что было раньше – очень. Первые концерты – просто чудные. И «Девушка Прасковья», и «Стрела», весь альбом очень чувственный, нежный, индивидуальный. Видимо, Москва стирает искренность, она много чего стирает. Но, надеюсь, Владимира Кристовского трудно стереть до конца, он закоренелый нижненовгородец.
– Активная поддержка детей не только морально, но материально иждивенчества не рождает?
– Вот мы со Стасом (Ростислав Гепп. – прим. автора) часто разговариваем об этом. У нас разные платформы – он детям не помогает, считает, что сами должны пробиться в этой жизни. Наверное, правильно. У меня старший тоже все своим трудом, свои горбом. А младшему я помогаю, он же младшенький, слабенький. Есть у него нотка такая: «Пап, ну сейчас так сложно»... И я его понимаю. Я считаю, что детям надо помогать, если есть возможность. Надо помогать до определенной ступени. Ну как же? Он в Москве как маленькая горошинка.
– Были золотые времена и мириады поклонниц. Как все это вытерпела жена?
– Мы уже 35 лет вместе. Все, что создано в нашей семье, создано ее терпением, ее потенциалом. Она удивительно проникновенный и умный человек, внутренне очень цельный – красивый человек. Конечно, ей было сложно: гастроли, огромное количество тех, кто хотел быть рядом, за нами даже ездили поклонники и поклонницы. И надо было быть мудрым человеком, чтобы все это понять, моя жена – такой человек. Но мы не давали поводов своим женам для недоверия. А еще были дети, которых надо было учить музыке. Она была их первым учителем – моя жена преподает музыку.
– Чем сегодняшний день вашей семьи отличается от дней прошедших?
– Сегодня мы живем успехами наших детей и внучек. Вот я прилетел в четыре утра из Кагалыма, и мы начали говорить о том, что внучка путает большую терцию с малой, как же ей помочь-то? Это в четыре утра!!!
– Удается всей семьей собраться, отдохнуть вместе?
– А как же? У нас есть замечательный дом под Миассом – большой, рубленый. Но не сам я его построил, мы купили его 14 лет назад по дешевке. Стоит дом в сосновом бору, озеро рядом, до Тургояка три километра. Все туда приезжают: дети, внучки. Собаку туда на все лето вывозим. Там у нас и сад, и огородик. Сами всю закуску выращиваем. (Смеется.) Всем родственникам хватает.
– Благодаря какой черте характера вы спасаетесь от всех неурядиц в этой жизни?
– О, не будь этой черты характера, я поубивал бы уже всех. Я очень отходчивый человек и достаточно оптимистично смотрю на все. Гоню от себя все дурные мысли. Меня мать всю жизнь учила: «Ищи и в плохом хорошее».
– А с завистью как?
– Хорошая зависть была всегда. К музыкантам. Это помогает совершенствоваться. А в остальном я не потребитель, спокойно ко всему отношусь. Богатство? Я душой богатый человек, могу поделиться.
– Ни у кого из «ариэлевцев» не возникает желания написать книгу о тех золотых временах?
– Было, но Ярушин опередил, написал книгу «Судьба по имени “Ариэль”». Правда, он рассмотрел одну концепцию, а есть еще и другая. Он ничего не сказал о творчестве нашего коллектива. Как можно было написать книгу и ничего не сказать о том, как мы творили – это же самое главное! А не то, где мы гуляли и как выпивали с какими-то друзьями. «Ариэль» – это же наш цех, наша фабрика, наш маленький завод, в котором мы пытались себя найти. Наверное, стоит написать еще одну книгу.
– И вопрос, который, наверное, никто еще не задавал: кто стрижет ваши шикарные усы?
– Вот этой истории, действительно, еще никто не слышал. Про то, как усы появились, я рассказывал много раз. Когда Теодор Ефимов предложил «Ариэлю» свою песню про Бабу Ягу, то сказал: «Мне бы хотелось, чтобы Боря спел эту песню, но надо образ какой-то поискать». Я начал экспериментировать с усами и нашел вот эту форму. Такие усы нельзя не заметить и теперь это уже бренд «Ариэля». Когда заказывают коллектив, всегда спрашивают: «Ариэль» – это там, где с усами?» (Смеется.) А усы я стригу, конечно же, сам. Жена не берется, боится.
– То есть вас можно назвать челябинским Эркюлем Пуаро?
– (Смеется.) Вполне. Каждый день вот так мучаюсь: надо сохранить очертания и добиться того, чтобы один ус был симметричен другому. Ничего не получается как правило. До такой степени иногда уравняешь, что ничего не остается почти – страшно и горько.
Статья опубликована в разделах: Новости
Поклонники «Ариэля» и сегодня хранят верность ансамблю. Виниловые диски с «золотыми» хитами 70-х и 80-х бережно передаются по наследству в челябинских семьях. Как сегодня живет «Ариэль»? Принимает ли его новое поколение? Возможен ли «римейк» ансамбля? Нельзя было не задать этих вопросов сегодняшнему гостю нашей редакции – ударнику «Ариэля» Борису Каплуну. Но большая часть вопросов, конечно же, касалась личности самого Бориса Федоровича – замечательного рассказчика, талантливого музыканта, человека, сохранившего искренность, необыкновенную доброту и широту души. Борис Каплун не скрывал ностальгии по «золотым» временам «Ариэля», по той дружбе и жажде творчества, которые связывали знаменитую шестерку Ярушин-Каплун-Гуров-Гепп-Шариков-Антонов.
Ангел-хранитель
– Вы родились в Оренбурге, но, судя по фамилии, у ваших предков не российские корни?
– Да, корни мои из Молдавии. И фамилия моя вовсе не Каплун, а Капул. Шла война, отец с первой женой и детьми были эвакуированы из Молдавии. По дороге пароход, на котором плыли, попал под бомбежку. Вся семья погибла, отца спасли. И он приехал в Оренбург без паспорта, документ был потерян, и в этом нет ничего удивительного. Но в военное время, сами знаете, что могло быть за потерю документа. Отцу повезло – есть у нашей семьи, видно, ангел-хранитель – удалось сделать паспорт. Только ошибку допустили, вписывая фамилию. И невозможно было пойти и сказать: вы ошиблись. Невозможно! Спасибо, что паспорт дали, а не дело завели. Вот так я стал Каплуном, маленьким каплуненком. (Смеется.) Получается, я - не Каплун, но я – Каплун.
– А мама ваша из Оренбурга?
– Нет, мама тоже была эвакуирована во время войны, но с Украины. Муж ее первый был политруком, погиб в первые дни войны. У меня есть старший брат Александр, на 12 лет старше, это сын от первого маминого брака. Он теперь живет в Питере, после окончания кораблестроительного института какое-то время строил корабли, но потом по комсомольскому призыву пришел на ЛОМО. Так там и остался, сегодня руководит музеем ЛОМО. Какая должность чудная, он историю нашу знает по архивным документам. И такие вещи рассказывает, когда приезжаю к нему!
– В Молдавии остались родственники?
– В детстве я часто ездил в Молдавию с отцом. Но сейчас почти все родственники живут в Германии: тетки, дядьки мои, их дети и внуки. Эмигрировали во время войны в Приднестровье, когда бомбили Тирасполь. Попросили убежища в Германии. Теперь они уже там корни пустили и все время зовут меня в гости.
– Родители после войны не захотели вернуться в Молдавию или Украину?
– Оренбург стал родным городом, там они познакомились, я там родился. Отец всю жизнь вагранщиком на заводе проработал. Он очень рано ушел от нас – в 51 год. Давление было высокое, как он с таким давлением работал у вагранки? А как отец мой пел! Настоящий драматический тенор. Я все время молил Бога: дай хоть маленькую четверть от голоса отца. Пению он никогда не учился, просто по слуху пел итальянскую музыку. В Молдавии выступал на самодеятельной сцене, но потом война... А когда я родился – все внимание мне.
– А мама? Известно, что украинские голоса тоже хороши.
– Да, она пела в самодеятельности в Оренбурге: «Ах, Самара-городок». Вот уж кто выступал! Мама была хорошей чтицей и актрисой – как она читала со сцены! И любила это дело.
Прощание со скрипкой
– В музыкальной школе и в музучилище Оренбурга вы учились играть на скрипке. Как можно было потом променять скрипку на барабаны?
– (Смеется.) Легко. Скрипка – это индивидуальная штука, ей надо было отдать всю жизнь. «Горб» иметь, чтобы играть по 8-10 часов в сутки. А меня более увлекала эстрадная музыка. И потом, барабаны – это же целый оркестр! Я и в школе музыкальной, и в училище пробовал себя на барабанах, меня приглашали даже во взрослые эстрадные джазовые оркестры. И мне это ужасно нравилось.
– То есть вы признаетесь, что ленились на скрипке по 8-10 часов играть?
– А когда мне было этим заниматься, если художественная «самонадеянность» захлестнула меня «по самое не хочу»? Некогда. И я серьезно о скрипке никогда не думал, я думал о дирижировании.
– То есть в Челябинский институт культуры вы приехали поступать на дирижерско-хоровое?
– Как ни странно, на скрипку. Было тогда в институте культуры скрипичное отделение с консерваторским уклоном. Я там два года проучился и отделение расформировали. Вот тогда я пошел на дирижерско-хоровое. А так как в 1970 году началась моя эпопея с «Ариэлем», и мне там понравилось, я стал всерьез заниматься на барабанах. И полюбил их, и был любим, поэтому безболезненно перенес расставание со скрипкой.
– Дома иногда берете в руки скрипку?
– Уже давно не беру. У меня собака, и, когда я достаю скрипку, она так лает – просто невозможно. Совсем недавно, когда собака была на даче, я достал свою скрипку, протер пыль... и понял, что уже так далеко от этого инструмента и он от меня, что меня совсем не тянет эти звуки извлекать. Жизнь скрипача закончилась. Но когда-то играл на скрипке в «Ариэле», были у нас произведения, где приходилось одновременно играть на скрипке и барабанах – маленький такой феномен. Или цирк.
– Если говорить о школе обычной, сколько ей уделялось внимания?
– Очень мало, невероятно мало. Потому что, как только начал учиться, сразу попал на сцену. Кружок, музыкальная школа, спорт. В третьем классе я сильно спортом увлекся, даже вопрос стоял: музыка или спорт? Я занимался боксом и делал успехи, тренер говорил: «Брось ты скрипку, ну, смешно – мальчик и скрипка. У тебя все хорошо на ринге, давай заниматься серьезно». И вот, надо было ехать на соревнования, я вынужден был сказать об этом педагогу по музыке. Когда он узнал, что я занимаюсь боксом, то вскричал просто: «Скрипку положи мне на стол и пошел вон отсюда»! Вот тогда я всерьез задумался.
И музыка победила. Спорт я не бросил, но занимался уже не на результат, а для себя. Зато музыкой начал заниматься более серьезно и все стало получаться, музыкальную школу окончил хорошо и был принят в музучилище. На пятерки окончил училище, все как-то чудно образовывалось, играл серьезные вещи и поехал со всей группой поступать в консерваторию Уфы. Единственный получил там на вступительных «четверку» по специальности. А потом «двойку» по истории. На столе лежали справочники по истории, я открыл и оказалось, что в корочках от справочника спрятан учебник. А вопрос мне попался классный, я его знал: декабристы – моя любимая тема. Поэтому я тут же поднял руку и стал говорить, что вот такая ситуация со справочником. Мне, конечно, никто не поверил. Решили, что этот учебник пронес я. Мы с педагогом отправились к ректору, а тот: «Я бы с удовольствием, но дадим ему пересдать, все завоют и зарыдают». Однако вся эта история не была трагедией для меня, взял скрипку под мышку и поехал в Челябу. Приезжаю, а город – красавец! Я увидел вокзал и подумал: «Вот это да! Это, как Москва, наверное». На трамвае приехал в институт культуры, сдал документы, отыграл по специальности и меня зачислили.
– То есть с немузыкальными предметами проблем никогда не было?
– Да были, потому что никогда не учил. Но я не троечник, нет, я – твердый хорошист.
Первым был «Ариэль»
– Встреча с «Ариэлем» – это была не только тяга к творчеству, но необходимость зарабатывать деньги?
– Безусловно. Маме тяжело было мне помогать. Самое большее, что она могла послать – от силы рублей 20, стипендия была 25 рублей. А мне приходилось сначала квартиру снимать, общаги не давали первый год.И не было у меня стремления попасть именно в «Ариэль» или в «Песняры» – мне это было до фонаря. Куда устроят, где сгожусь – там и останусь. Так и получилось. Стас Гепп отвел меня во Дворец спорта «Юность», где Валера Ярушин играл танцы. Все очень спонтанно.
– Сколько тогда можно было заработать на танцах?
– Рублей 50-60 в месяц. Но мы на эти деньги не шиковали. Правда, с Левой (Лев Гуров. – прим. автора) могли себе позволить зайти в ресторан, взять бутылку водки и два шницеля по-челябински. Это стоило 10 рублей.
– Но, наверное, хотелось стильно одеваться?
– Для меня одежда никогда не была целью. Что есть, то и носил.Но у нас были плащи из болоньи – зеленые, красные, голубые, черные, синие, которые сворачивались в комок и входили в карман брюк. Если ты – обладатель этого плаща, а стоил он, по-моему, полтинник, – это было все! У нас такие плащи были, еще бы их не было, мы же играли на танцах в ЖД! Нам без такого плаща было невозможно.
– Тогда на танцах играли уже в специально сшитых для ВИА костюмах?
– Нет, в своей одежде. Форма появилась, когда мы стали ездить на конкурсы . Серебряные расписные камзолы с высокими воротниками, белые рубашки навыпуск – о-о-о! Красота необыкновенная. Это было в ДК ЧТПЗ.
– Когда появилось ощущение, что вы можете больше, чем танцы?
– Обнадежил нас конкурс «Алло, мы ищем таланты». Мы, чтобы участвовать в нем, поехали в Екатеринбург. Вел программу Саша Масляков. Там и поняли, что лучше всех. Мы привезли русскую народную песню «Ой, мороз, мороз», разложив ее на голоса. И все тогда прибежали к нам за кулисы: «Да вы “Песняры”!» Было ясно, что надо продолжать эту линию – обработку народных песен, что у нас хорошо подобраны голоса. Мы шли на лауреатов, но... был там ансамбль «Ялла». И Масляков сказал: «Ребят, вы лучшие, но давайте «Ялле» отдадим первое место?» – «Да Бог с вами, забирайте! Они нам портвейн поставят и замечательно!» «Ялла» нам поставили портвейн и подарили большой барабан. Но потом получилось очень неприятно, потому что они повезли в Москву «Ой, мороз, мороз» в нашей обработке! Правда, вокально спеть ее, как это делали мы, не смогли. И таки спели там на телевидении. Я эту запись увидел недавно и обалдел, мы не знали об этом. То есть нас тогда сильно обманули. Но мы были молодыми и имели самое главное – чувство самодостаточности.
В 1971 году «Ариэль» поехал в Горький и стал там лауреатом конкурса «Серебряные струны». А я с Сашей Градским разделил первую премию как солист. Перед поездкой, помню, мы ночь сидели и думали, чем бы их удивить и удивили. Сделали большую композицию «Отдавали молоду», спели «Золодые сны» The Beatles и «Отставала лебедушка». Весь Горький собрался вокруг нас и вся Москва. Вопроса не стояло: кто? Первым был «Ариэль». О нас заговорили, много писали. Тот конкурс расставил все по местам.А в 1972 году конкурс в Лиепае это подтвердил.
– Но вас туда не хотели отпускать?
– Да, была заявка, но нам не разрешали ехать. Для Урала Прибалтика была заграницей. И денег нам не дали, сказали: «Никуда вы не поедете, что это еще за конкурс»? И тогда мы продали гитару – святое! На эти деньги и поехали, нас ждали, и жить было где. Мы стали разорвавшейся бомбой на конкурсе – лауреатами и героями. Раймонд Паулс, который был в жюри, предложил нам исполнить его музыку. И мы с ним записали пластинку «Орган в ночи».
«Не могли жить друг без друга»
– Такое впечатление, что все давалось вам очень легко.
– На самом деле легко, потому что мы были молодыми.
– Но ведь не раз вставал вопрос – быть или не быть группе «Ариэль»?
– В 1973 году, когда мы с Паулсом записали пластинку «Орган в ночи» и вернулись из Прибалтики, в институте висел приказ о моем исключении и Володи Киндинова, который работал тогда у нас. Как выяснилось, мы нарушили «закон» – нельзя было ехать, а мы поехали. Меня к ректору потащили, сказали: восстановим, если ты отречешься от «Ариэля» и забудешь это слово. Они хотели расколоть коллектив, потому что после исключения из института мне бы пришлось уйти в армию...
Разбежаться мы могли и в 1975 году, когда впервые поехали за границу (Германия, Чехия, Польша).Там некоторые почувствовали себя очень рафинированными музыкантами в отличие от Ярушина, и мне пришлось встать на его сторону. Успокаивать Валеру: «Ну, ладно, разбежимся, в конце концов можно собрать еще один коллектив и сделать еще один ансамбль»... Много пришлось приложить усилий, чтобы консолидировать группу и спасти от перспективы разбега. Нелегко это было. Поэтому очень обидно вдруг стало, когда Ярушин, недавно приезжавший в Челябинск, телеканалу «Восточный экспресс» сказал про злополучный 1989 год, когда он ушел из коллектива, что во всем виноват Каплун: «Это он мне говорил: давай наберем новых музыкантов!» Он перепутал временные рамки, это был не 1989 год, а 1975-й. Сделал меня стрелочником.
– А что вас тогда, в семидесятые, объединяло?
– Конечно, творчество. Все в далеком 1970 году сложилось как надо: голоса, ярушинское творчество, все – просто Луна и Солнце тогда над нами сияли. Здорово было. Музыканты все слабые, а в куче представляли собой необыкновенную силу и вызывали такой интерес. Каждый вложил то, что было у него, и получился «Ариэль». Поэтому я говорил Ярушину: «Мы соберем другой коллектив, но такого уже не будет».
– Самое яркое ощущение в 70-е годы?
– Это 1971-1972 годы, когда сделали «Отставала лебедушка», «Отдавали молоду». Мы играли «Песнярам» эти композиции, у них огромные глаза были – откуда на Урале такая композиционность?! Классическая! Рубинштейновскую «Ноченьку» мы тогда сделали в своем стиле. Это доставляло огромное, необыкновенное удовольствие. Потом были другие этапы – мы стали старше и уже понимали, что представляем из себя. А вот юношеское созерцание – это был необыкновенный полет. Мы каждый день удивлялись: неужели у нас это получается?
– На что потратили тогда самый большой гонорар?
– (Смеется.) Все купили мебель. Мы жили в автономном режиме тогда, смотрели друг на друга и покупали то же самое. У нас были одинаковые пиджаки, одинаковая мебель.Жили таким вот музыкальным интернатом. Ужасно дружили, не могли жить друг без друга, ходили в гости друг к другу. За столом никогда не получалось нормальной беседы. Пришли на день рождения, поздравили с первым стаканом, а со вторым уже все – начинали говорить о творчестве, о том, что необходимо сделать. И не проходило ни одного концерта, чтобы мы были всем довольны.
– Говорят, с возрастом у человека становится меньше друзей?
– Согласен. Становишься философичнее. И в выборе друзей тоже. Просто многое начинаешь понимать. В молодости не разбирались в людях вообще: говорят комплименты, льют воду на нашу мельницу – и это замечательно. Но когда становишься постарше, начинаешь распознавать в этом хоре и злые языки, и лесть злую.
– С кем из «Ариэля» сохранились крепкие дружеские отношения?
– Крепких ни с кем. Молодые ребята, которые пришли к нам 17-18 лет назад, хорошие ребята. Но сказать, что мы не можем жить друг без друга, как было тогда, когда мы поднимали пятитысячные дворцы спорта, этого нет. Сейчас у всех своя жизнь. Да, мы собираемся и едем на гастроли, это наша работа. Но собираться за единым столом и говорить о творчестве – этого уже нет. Тот «Ариэль» – это та жизнь, а этот – немножко другая история.
– Но вы до сих пор поете «живьем».
– Мы по-другому не можем, мы сделаны из этого теста.
– Новые песни рождаются?
– К большому сожалению, уже нет.Но я все время убеждаюсь, что нашим слушателям нужны старые песни. Когда приезжаем на гастроли и выходим на сцену, из зала кричат: «“Бабу Ягу” давай!», «В краю магнолий!»... Мы записали диск бардовских песен в аранжировке Стаса Геппа. «Переведи меня через Майдан», считаю, просто вышак сегодня. В Америке наш диск Beatles in the Russians разошелся мгновенно. Версия обалденная – такой The Beatles, каким мы его слышали в 60-х. Ярушин, правда, обгадил эту пластинку. Он кричал: «Как вы могли?! Битломаны от вас отвернутся!» А мы могли. Никто так не увидел The Beatles еще. И мы этим гордимся.
Бренд в комнатушке
– Тогда, в 70-х, вас знали все, вы снимались в фильме с Пугачевой и Ободзинским. Казалось бы, сам Бог велел – подняться и улететь из Челябинска в столицы, в тусовку...
– Не было даже в мыслях. Земля нас челябинская держала, мы здесь столько пережили: победили, были биты и поднялись из этого, всем доказали, что мы стоим чего-то, и с нами стали считаться и говорить: «Ариэль» – бренд Челябинска». Это же здорово! А Москва все рассасывает, раздергивает, растворяет... Мы тогда уже прекрасно понимали, что не смогли бы там жить. Хотя был период, когда мы в Челябинске оказались в вакууме, нас отовсюду выгоняли. И мы пожаловались Паулсу, он готов был нам предоставить общежитие и потом жилье в Риге, он понимал, что мы из себя представляем, и что никто другой так не спел бы «Орган в ночи»... Зато сегодня, когда в столицы уехали «Чайфы», все уехали, мы остались здесь – самые любимые, самые востребованные на Урале и в Сибири. Мы – частые гости повсюду.
– Молодежь приходит на ваши концерты?
– Много. Вот в Кагалым приехали – пришли на наш концерт молодые люди и пытливо сидели до конца. Может быть они с нами в чем-то не согласны, может быть это не их музыка, но как не понять «В краю магнолий» – что там непонятного? Или «Песню про Бабу Ягу»? Как не понять самое любимое из Митяева, что мы играем? Это общечеловеческие ценности в музыке. Нет, нас очень хорошо сегодня встречают. А сколько мы играем на днях рождения городов, на площадях, где собирается практически одна молодежь... И никто не уходит.
– Помогаете советом сегодняшним молодым талантам?
– Зовут в Академию культуры преподавать, но я пока не решился, не готов. Единственное, чем занимаюсь, езжу по конкурсам и работаю в жюри. На конкурсе «Песня не знает границ» с Александрой Пахмутовой сижу уже шесть лет. Обязательно тащу с собой «Ариэль», и мы выступаем, даем мастер-классы.
– Нет желания воспитать на смену «Ариэлю» подобный музыкальный коллектив?
– У меня давно есть такая идея, но у нас сегодня даже помещения своего нет. Арендуем малюсенькую комнатушку, где просто стоит аппаратура.
– Как так, вы же бренд города?
– При Вячеславе Тарасове хотели уйти в муниципалку, потому что она давала свободу, можно было не думать о хлебе насущном, а заниматься творчеством, работать с детьми. Но Тарасов откликнулся на «Диксиленд». С тех пор никуда не ходим. Зато никаких политических проблем, есть только работа.
– Что сегодня в эстраде нашей очень радует, а что может быть ужасно злит?
– Злят одни и те же физиономии на телеэкране, видеть их уже не могу. Одно и то же: формат и фанера. Еще и поэтому мы всем противопоставляем «живой» звук на сцене. А нравится новая программа «Минута славы», она дает возможность творчески проявиться любому человеку, кто этого пожелает. Если бы эта «Минута славы» на минуточку стала профессиональнее и серьезнее, то есть пошел бы отбор зерен, то лет через пять мы получили бы новые имена. Потому что «Фабрика» навредила всем и вся, она не выявила таланты, а еще больше закрепила формат.
– Можно нечто подобное «Минуте славы» сделать на региональном уровне?
– Можно сделать все что угодно. Но никаких предложений не было. У нас очень талантливая область. Какие голоса! Недавно открыли девочку, которая голосом подражает любой певчей птице. Это в Челябинской области. Москва заинтересовалась, из Гнесинки приезжали педагоги.
Кто стрижет знаменитые усы
– Вернемся в 70-е, 80-е. Был безумный творческий процесс, и в это же время в ваших семьях рождались дети, когда вы успевали их воспитывать? Ваши сыновья, как выяснилось, тоже очень талантливы.
– Да, дети замечательные. Мне кажется, как-то само собой это все получалось – воспитание. Наверное, хватало того, что дети нас видели, ездили с нами на гастроли, учились при нас. Потом ходили в музыкальную школу, и мы могли им сказать: «Что же ты ничего не делаешь? Посмотри на своего папу!» Сейчас говорим уже «дедушку». (Смеется.) Потому что то же самое сегодня происходит с моими внучками. У старшего сына Александра дочке шесть лет, а у младшего нашего – Лешки – год и два месяца. Две девчонки у меня – это же замечательно! Потрясающе! Никогда не ожидал, что это будет так тепло и красиво.
– Сыновья в Москве?
– Да, и если есть какая-то оказия, радуюсь и спешу их повидать.
– Вы советовали детям, что выбрать в этой жизни?
– Нет, советов не давал. Просто говорил, что надо заниматься серьезно, надо работать. Саша окончил наше музыкальное училище, полетел в Москву и поступил в Гнесинку – 10 человек на место. Двое из Челябинска тогда поступили. Он учился звукорежиссуре, хотя прекрасный пианист. С Лешей тоже особых проблем не было, он хотел заниматься джазовой музыкой – поступил в джазовый колледж на Остроженке, во второй год учебы собрал свой ансамбль. Я помог ему купить инструменты. А потом, когда его позвали в Uma2rman, он бросил колледж и поехал на гастроли. Уже шесть лет в группе, и ему это нравится.
– А вам нравится, что Uma2rman делает сегодня?
– Сегодня – нет, а то, что было раньше – очень. Первые концерты – просто чудные. И «Девушка Прасковья», и «Стрела», весь альбом очень чувственный, нежный, индивидуальный. Видимо, Москва стирает искренность, она много чего стирает. Но, надеюсь, Владимира Кристовского трудно стереть до конца, он закоренелый нижненовгородец.
– Активная поддержка детей не только морально, но материально иждивенчества не рождает?
– Вот мы со Стасом (Ростислав Гепп. – прим. автора) часто разговариваем об этом. У нас разные платформы – он детям не помогает, считает, что сами должны пробиться в этой жизни. Наверное, правильно. У меня старший тоже все своим трудом, свои горбом. А младшему я помогаю, он же младшенький, слабенький. Есть у него нотка такая: «Пап, ну сейчас так сложно»... И я его понимаю. Я считаю, что детям надо помогать, если есть возможность. Надо помогать до определенной ступени. Ну как же? Он в Москве как маленькая горошинка.
– Были золотые времена и мириады поклонниц. Как все это вытерпела жена?
– Мы уже 35 лет вместе. Все, что создано в нашей семье, создано ее терпением, ее потенциалом. Она удивительно проникновенный и умный человек, внутренне очень цельный – красивый человек. Конечно, ей было сложно: гастроли, огромное количество тех, кто хотел быть рядом, за нами даже ездили поклонники и поклонницы. И надо было быть мудрым человеком, чтобы все это понять, моя жена – такой человек. Но мы не давали поводов своим женам для недоверия. А еще были дети, которых надо было учить музыке. Она была их первым учителем – моя жена преподает музыку.
– Чем сегодняшний день вашей семьи отличается от дней прошедших?
– Сегодня мы живем успехами наших детей и внучек. Вот я прилетел в четыре утра из Кагалыма, и мы начали говорить о том, что внучка путает большую терцию с малой, как же ей помочь-то? Это в четыре утра!!!
– Удается всей семьей собраться, отдохнуть вместе?
– А как же? У нас есть замечательный дом под Миассом – большой, рубленый. Но не сам я его построил, мы купили его 14 лет назад по дешевке. Стоит дом в сосновом бору, озеро рядом, до Тургояка три километра. Все туда приезжают: дети, внучки. Собаку туда на все лето вывозим. Там у нас и сад, и огородик. Сами всю закуску выращиваем. (Смеется.) Всем родственникам хватает.
– Благодаря какой черте характера вы спасаетесь от всех неурядиц в этой жизни?
– О, не будь этой черты характера, я поубивал бы уже всех. Я очень отходчивый человек и достаточно оптимистично смотрю на все. Гоню от себя все дурные мысли. Меня мать всю жизнь учила: «Ищи и в плохом хорошее».
– А с завистью как?
– Хорошая зависть была всегда. К музыкантам. Это помогает совершенствоваться. А в остальном я не потребитель, спокойно ко всему отношусь. Богатство? Я душой богатый человек, могу поделиться.
– Ни у кого из «ариэлевцев» не возникает желания написать книгу о тех золотых временах?
– Было, но Ярушин опередил, написал книгу «Судьба по имени “Ариэль”». Правда, он рассмотрел одну концепцию, а есть еще и другая. Он ничего не сказал о творчестве нашего коллектива. Как можно было написать книгу и ничего не сказать о том, как мы творили – это же самое главное! А не то, где мы гуляли и как выпивали с какими-то друзьями. «Ариэль» – это же наш цех, наша фабрика, наш маленький завод, в котором мы пытались себя найти. Наверное, стоит написать еще одну книгу.
– И вопрос, который, наверное, никто еще не задавал: кто стрижет ваши шикарные усы?
– Вот этой истории, действительно, еще никто не слышал. Про то, как усы появились, я рассказывал много раз. Когда Теодор Ефимов предложил «Ариэлю» свою песню про Бабу Ягу, то сказал: «Мне бы хотелось, чтобы Боря спел эту песню, но надо образ какой-то поискать». Я начал экспериментировать с усами и нашел вот эту форму. Такие усы нельзя не заметить и теперь это уже бренд «Ариэля». Когда заказывают коллектив, всегда спрашивают: «Ариэль» – это там, где с усами?» (Смеется.) А усы я стригу, конечно же, сам. Жена не берется, боится.
– То есть вас можно назвать челябинским Эркюлем Пуаро?
– (Смеется.) Вполне. Каждый день вот так мучаюсь: надо сохранить очертания и добиться того, чтобы один ус был симметричен другому. Ничего не получается как правило. До такой степени иногда уравняешь, что ничего не остается почти – страшно и горько.
Статья опубликована в разделах: Новости
Комментарии (1)
Компания «Motorola Mobility» выиграла спор в германском суде у «Apple». Напомним, что известный производитель телефон, использующий ОС
Вчера вечером, 13 октября, в помещении центра «Театр+Кино» прошла инициированная актерами театра «Манекен» минута тишины. По словам актеров
8 октября в КРК «Мегаполис» состоялось открытие VI Фестиваля неправильного кино. До 18 октября челябинцы смогут увидеть 11 фильмов режиссеров из Франции,
Фильм «Кромовъ» челябинской кинокомпании «Константа фильм» завоевал два приза на фестивале исторического кино «Вече». Он проводится в
20.11. 2008, четверг [x] 10:00 Челябинск - Пресс-конференция, посвященная торжественному открытию региональной выставки "Урал-X" (пресс-центр информагентства