» » Александр Утробин, фоторепортер: «Побывав в «горячих точках», не могу верить тому, что передают по официальным каналам»

Александр Утробин, фоторепортер: «Побывав в «горячих точках», не могу верить тому, что передают по официальным каналам»

В закладки
Александр Утробин, фоторепортер: «Побывав в «горячих точках», не могу верить тому, что передают по официальным каналам»

Александр Утробин – фотограф из Сатки, член Союза фотохудожников. Его фоторепортажи из «горячих точек» России (Чернобыль, Чечня, Приднестровье, Вильнюс, Грузия-Абхазия-Южная Осетия 90-х) публиковались не только в «Челябинском рабочем», внештатным корреспондентом которого он является, но в столичных российских журналах и на Западе. Особенно часто это имя упоминалось в связи с чеченским пленом, из которого нашему герою удалось бежать. Он и саткинский журналист Ольга Багаутдинова во время перемирия, между первой и второй чеченскими войнами, были взяты в заложники, об этом много в свое время сообщалось в прессе разного уровня. А сегодня Александра Утробина можно назвать «саткинским затворником»: не публикуется, не участвует в больших выставках. Мы решили узнать, чем занимается известный фотограф, продолжаются ли поездки по стране, что планирует делать с собранным в «горячих точках» материалом и как относится к современным официальным трактовкам происходящего в бывших союзных республиках и на Кавказе.
Чечня... Как это на самом деле?
– По-моему, вы уже лет пять или больше вообще нигде не выставлялись, в чем причина?
– Времени нет. И в конкурсах я давно не участвовал. С 2001 года работаю на себя, и это меня полностью захватило. В США говорят: профессиональный фотограф тот, кто может заработать деньги; у меня сейчас как раз такой период. Быть свободным художником, оказывается, очень увлекательно. За это время сделал более сотни альбомов, у меня всегда была мечта – оставить после себя ценные для истории фотоматериалы. Она и претворяется вот в этих альбомах. Сейчас в Сатке открылись две моих выставки, на одной из них – 45 фотоальбомов и 115 фотографий. Альбомы делаю очень быстро, и это, в основном, тоже репортерская работа. Если говорить о конкурсах, они никогда не были мне особенно интересны. Я всегда считал, что жизнь фотографа и без конкуренции очень насыщенна и интересна. Правда, сейчас восстановили отделение Союза фотохудожников, придется возобновлять выставочную деятельность. Я уже подготовил четыре выставки – одну для Екатеринбурга, сейчас делаю выставку и альбом «450 лет присоединения Башкирии к России».
– Насколько я помню, у вас в Екатеринбурге было несколько выставок о Чечне?
– Не только выставки, я принимал участие в семинарах, где шла речь о «горячих точках»: Афганистане, Чечне, Африке... Но мое выступление на одном из семинаров в корне отличалось от всех других, я выглядел «белой вороной». Дело в том, что у меня отношение к происходящему в Чечне несколько иное, чем у военных, а были там, в основном, военные спецы из Москвы, Петербурга, других городов.
– Ваше сегодняшнее отношение к происходящему в этой республике не изменилось?
– Я постоянно перезваниваюсь с чеченцами, там осталось много друзей, наши добрые отношения сохранились. На днях разговаривал с чеченским журналистом, парень с очень интересной судьбой – с детства мечтал быть танцовщиком, учился в Петербурге, несколько лет танцевал в Мариинском театре, потом началась война, и он уехал домой, стал снимать все происходящее на видео, потом на фото, сейчас ведущий фотожурналист Чечни.
Я был там два года назад, нас с Ольгой вызывали в суд над боевиками, которые когда-то захватили нас в плен. Познакомился с владельцем гостиницы, где нас поселили на время суда, мы жили под охраной. А когда в суде случился недельный перерыв, этот чеченец предложил нам съездить в горы, в село, где живут его родители. Это на границе с Грузией, Итум-Калинский район. Поехали, хотя нас пугали, что эта местность как раз и есть оплот боевиков. Пять дней мы там с Ольгой Багаутдиновой прожили, и каждый день я поражался доброжелательному отношению к нам местных жителей. Как всегда, я брал у людей интервью, все охотно разговаривали. В Грозном знакомые чеченцы сразу предупредили: «Российским военным лучше на глаза не попадайтесь, а боевиков не бойтесь – вас они не тронут». Мы так и делали: идет колонна наших – прячемся. Зато в горы на съемку я ходил без охраны. Однажды в горах я встретил вооруженных боевиков, они мне очень удивились. Мы с ними минут 15 говорили.
– Никакой настороженности или агрессивности?
– Нет, все очень доброжелательно. Всюду, где мы были, складывалось ощущение, что преступности в Чечне меньше, чем у нас в России и в Сатке, в частности. Я разговаривал с участковым в Итум-Кале и поинтересовался статистикой преступлений: убийств практически нет, а грабежей и воровства не бывает вообще. Я был очень удивлен. Потом сам в этом убедился. Без охраны бродил по Грозному, снимал, уехал на противоположный край города, думал, вечером вернусь автобусом. Выяснилось, что общественный транспорт ходит только до 20:00, я спохватился в девять вечера, пришлось четыре часа идти пешком до гостиницы. Ночью. Через весь Грозный. Попадались прохожие, все здоровались, никто не тронул меня. Услышат русскую речь, удивляются, как я один попал сюда и иду ночью. К концу нашего там пребывания я настолько уверенно себя чувствовал, что перестал думать об опасностях вообще.
– Как чеченцы в глухих горных селеньях относятся к Рамзану Кадырову?
– Кавказ. Никто прямо ничего не скажет, но, думаю, настороженно, как к федералам. Я сам до сих пор понять не могу, как человек, который раньше сам воевал против федералов, сегодня уничтожает своих? Мы были там в самом начале войны (январь–февраль1995 года), когда в Чечне было много российских и иностранных журналистов. И я был удивлен, что увидели мы не горцев-бандитов, как ожидали, а обыкновенных людей, которые вели себя зачастую блогороднее, чем наши солдаты и офицеры. Они нас защищали, отдавали последнее, чтобы накормить.
– Вы сами-то разобрались в причине захвата вас в заложники? Чья это была инициатива?
– До конца – нет, вопросов очень много. И даже есть подозрение, что это было больше выгодно нашим спецслужбам: чем больше похищений, тем лучше. 1997 год, как раз Масхадов пришел к власти, и задачей спецслужб было очернить эту власть, показать, что она недееспособна. Ходили слухи, что наши специально создают группы по захвату заложников. Не исключаю, что с нами это и случилось. Когда нас держали в плену, приходил некто Эмиль (сложно было понять, русский он или чеченец), но было ясно, что он во главе группировки, и что чеченцы его побаиваются.
– Как на самом деле вас захватили в заложники?
– В этот день нас к офису Басаева на своей машине привез чеченский журналист Руслан. Там нам должны были дать охрану, чтобы отправиться на съемки. Басаева мы так и не дождались, решили идти без охраны, надо было забрать видеокассету. По дороге нас и захватили в заложники. А ночевали мы всегда на базе Радуева, там же тогда селили матерей, которые разыскивали своих сыновей – пропавших без вести солдат, Радуев помогал им в этом. Когда мы к ночи не вернулись на базу Радуева, тот поднял тревогу, стал искать, кто последним видел саткинских журналистов. И тогда арестовали Руслана, решили, что он нас сдал. Руслана захватили радуевцы, заперли в подвале, пытали... Он мне потом рассказывал, что его месяц в подвале держали. Я разыскал Руслана в 2007 году, через 10 лет после плена, когда мы с Ольгой приехали на суд. Позвонил редактору и узнал, что Руслан – пресс-секретарь одного из министров сегодняшнего правительства республики. Он так обрадовался, когда я ему позвонил, примчался, купил коньяк: «У нас не принято пить, но с тобой я выпью». И мы с ним всю ночь разговаривали, вспоминали. Когда радуевцы его выпустили – федералы арестовали, опять по подвалам... кошмар. А он ведь с самого начала войны не боевиков поддерживал, а федералов.
– Никакой обиды или зла не держит из-за того, что таскали по подвалам за вас?
– Нет, конечно. Что интересно, был я у него в новом доме, старый в войну был разрушен, но весь фасад нового – в выбоинах от пуль после обстрелов со стороны российских казарм.
– Говорят, в Грозном нет настоящего строительства. Правда ли, что в городе возводятся лишь красивые фасады, но жить в этих домах нельзя, и они стоят пустые?
– У меня есть снимки: разрушенные дома и эти же дома – восстановленные. Но грамотные строители этого бы делать не стали. Эти дома лучше сносить и строить новые. Жить в них опасно. А с виду они, действительно, красивые. Но и новые дома в Грозном строятся, целые микрорайоны сдаются. Я же как раз был там, когда Степашин приехал с ревизией, ему показывали шикарные микрорайоны. Сами чеченцы строят, на стройке работа идет круглосуточно, платят людям неплохо по чеченским меркам. И люди настроены хорошо, что появилась работа, деньги какие-то.
– Суд, на который вас вызывали два года назад, чем-то определенным завершился?
– Мы уехали, не дождавшись никаких результатов. Там всего фигурировало 12 боевиков, сначала взяли пятерых, потом еще двоих, когда мы там были.
– В суде действительно фигурировали люди, которые вас когда-то взяли в заложники?
– Да, но один проходил по делу как свидетель, потому что перешел на сторону федералов, за это его освободили от ответственности, хотя лично он участвовал в захвате и охранял нас. Но больше всего я удивился тому, насколько боевики, которые нас брали в плен, изменились, когда я их увидел в суде. В 1997-м это были крепкие, здоровые, счастливые парни. Прошло 10 лет, и я увидел одного из них, который когда-то мне показался богатырем под метр восемьдесят пять: теперь это был сгорбленный, сморщеный, несчастный человек. Мы с ним разговаривали после судебного заседания и он сказал: «Самое страшное – скрываться, лучше в тюрьме сидеть, чем постоянно бояться, зная, что тебя разыскивают». Мне его жалко стало. Он до войны студентом был, на бухгалтера учился до того, как попал в бригаду Гелаева. А потом им сказали, что на похищениях они подзаработают денег. Молодые, головы на плечах нет, думали, все это просто и никто ничего не узнает. В итоге всю судьбу себе поломали.
– Придет ли, на ваш взгляд, конец этой войне?
– Боюсь, конца пока не видно. И очень опасаюсь третьей чеченской войны, хотя сегодня говорят, что ситуация в Ингушетии и Дагестане хуже, чем в Чечне. Тревожная ситуация на Кавказе, рано или поздно это добром не кончится.
Выставка, которая все изменила
– Трудно тогда было попасть в число журналистов, которые работали в «горячих точках»? Что для этого требовалось?
– В 90-х ограничений не было вообще никаких, а вот с 2000 года соваться в такие места стало опасно – в лучшем случае тебе разобьют аппаратуру, в худшем – наши же и пристрелят. Журналистов сегодня там видеть не желают.
– Есть желание поехать в Грузию, Южную Осетию, Абхазию?
– Громадное! Я теперь точно знаю, потому что был во всех «горячих точках» 90-х: ничему, что передают по официальным каналам, верить нельзя. Политика – это на самом деле очень грязное дело, целей добиваются самыми неприглядными способами. Поэтому хочется увидеть и узнать все самому.
– Почему «горячие точки» стали притяжением для вас как для фотографа?
– Раньше я снимал все подряд, встряску дала выставка WorldPressFoto в Челябинске. Я впервые увидел фотографии, «кричащие» об экстремальных ситуациях во всем мире. Меня это так потрясло. После этого я сразу поехал в Чернобыль, потом Ашинская катастрофа, Южная Осетия, Грузия, Абхазия, Вильнюс 1991-го, Чечня... И меня уже стало тянуть в такие места.
– В Чернобыле удалось снимать в самом пекле трагедии?
– Проник я туда с большим трудом, даже удивляюсь, как мне это удалось. Познакомился с киевскими журналистами, они мне помогли. Были мы и рядом с четвертым блоком. Но самое страшное – пустые города и села: стоят дома с мебелью, шторы на окнах – и ни души. Правда, были в деревнях «упорные», кто ни в какую не захотел бросить дома, есть у меня их фото. С киевлянами я работал в Чернобыле около недели, а они безвылазно год или полтора там находились. Питались продуктами, оставшимися в брошенных домах. Спустя два года я позвонил в Киев – узнать, как у них дела. А мне говорят: в живых уже никого не осталось... Молодые совсем ребята, от 20 до 25 лет, среди них – две девушки... Я обомлел, когда услышал это. До сих пор не могу привыкнуть.
– Много было таких встреч и потерь?
– Помните, был в Челябинске молодой журналист Илья Банников? Мы встретились с ним в Приднестровье, в Тирасполе. Совсем молоденький парнишка. Он тогда, как учебный год в институте заканчивался, ехал куда-нибудь воевать с казацкими формированиями. И писал репортажи для челябинской молодежки. Мы с ним несколько недель ездили по местам боев в Приднестровье. В Дубосарах были, по минным полям с ним ходили. В то время там везде таблички стояли «Минное поле». Схем минных полей не сохранилось, и каждый день на минах подрывались люди и животные. Однажды побывали в селе, где мост был через реку: на одном берегу – Молдавия, на другом – Приднестровье. Родственники каждый день пытались друг к другу в гости пройти и гибли. Все было в районе этого моста окровавлено. В тот день, когда мы приехали, сапер подорвался на мине, мы его хоронили. А нам с Ильей удалось однажды пройти по такому опасному полю. Он сказал: «Давай потихоньку, мы здесь ходили, я впереди пойду, ты за мной». Так и шли: я смотрел, куда он наступает, и шел за ним, след в след. А погиб Илья Банников во время пожара, когда в армии служил. Очень талантливый был паренек. Отец Ильи прислал мне его книгу потом.
– В Приднестровье, Вильнюсе чувствовалось враждебное отношение к русским?
– Возможно я иначе воспринимаю происходящее, поэтому нигде, куда я приезжал, не чувствовал ненависти к себе. Мы часто спорим с Виктором Петровым, который тоже бывал в Приднестровье, у нас с ним совершенно разные взгляды на те события. Наверное, человек получает то, что несет сам. Везде, где я был, мне удавалось поговорить с обеими противоборствующими сторонами, вот почему у меня другое представление о происходящем. Многие журналисты освещали лишь одну сторону конфликта и не общались с противоположной. Я старался делать иначе. В Вильнюсе, например, общался с ранеными в госпиталях и раскопал некоторые интересные факты. В то время в прессе муссировался факт, что представители команды «Альфа», когда шли на штурм Вильнюсской телебашни, были вооружены автоматами с пулями со смещенным центром – запрещенная вещь. Наши это отрицали. А я в одном из госпиталей встретил студента, у него как раз было ранение пулей со смещенным центром, он в руку был ранен, а пуля прошла по всему телу, все исковеркала – страшное дело. Этот парень мне рассказал, что они с ребятами в том районе катались на велосипедах и увидели штурм башни. Ребята крепкие, спортивные – решили помочь осажденным. После того, как я стал ездить по «горячим точкам», меня больше всего шокировало, что мы – русские – оказывается, не самые честные, справедливые, приносящие только добро, как я думал всегда. Я увидел, что мы всюду несем несчастья. Мне-то хотелось гордиться нашей армией, политиками, но... теперь я уже заранее предчувствую, что все, сказанное в официальных СМИ, будет ложью, и мне это противно.
Факты наоборот– Как началось ваше увлечение фотографией?

– У брата был фотоаппарат «Зоркий», он меня научил снимать. По-серьезному я стал увлекаться фотографией благодаря челябинскому фотографу Михаилу Петрову. После армии я работал электромонтажником на «Магнезите», стал бригадиром комсомольско-молодежной бригады. Михаил Петров приехал писать о наших достижениях. Я о нем слышал и раньше, хотел познакомиться, вот он меня и пригласил в Челябинский фотоклуб. А в конце 70-х в Москве открылся заочный народный университет искусств имени Крупской, где был факультет фотографии. Я туда поступил. Запомнился один из семинаров – была продуктивная очень встреча с ведущими фотомастерами СССР. Такие встречи многое дают.
– Ваша семья всегда жила в Сатке?
Александр Утробин, фоторепортер: «Побывав в «горячих точках», не могу верить тому, что передают по официальным каналам»

– Родители отсюда родом. Отец был военным, мы все время переезжали с места на место. Я родился в Воронеже, а через три месяца отца перевели в Подмосковье, потом в Подольск, и, наконец, в Западную Украину – Ивано-Франковск, там 12 лет прожили. Я очень любил этот город и до сих пор восхищаюсь им, недавно туда ездил. Перед поездкой, кстати, в «Известиях» статью прочитал, что там над русскими издеваются. В Ивано-Франковске я пробыл целый день, весь город обошел и ни одного злого слова не услышал, хотя только по-русски говорил. Как всегда, взял с собой диктофон, чтобы с людьми поговорить. В Ивано-Франковске я надеялся найти бандеровца и сделать интервью с ним. Пошел на старое кладбище в самом центре города, где захоронены те, кто боролся с Красной Армией. Решил, что там точно кого-нибудь удастся встретить из сторонников этого движения. Стал снимать старые памятники. Когда к одной из могил подошел мужчина со свечой, я у него поинтересовался, кто похоронен на кладбище. Он очень интересно стал рассказывать истории людей. На мой вопрос, где бы мне найти бандеровца, рассмеялся и показал удостоверение. Оказалось, этот человек возглавляет националистическое движение в Ивано-Франковской области. Он предложил показать мне город: исторические места, захоронения бандеровцев. Во время прогулки читал мне стихи Шевченко и русских поэтов – Есенина, Высоцкого. Я будто на поэтическом вечере побывал.
– Разговаривая с ним, уловили, в чем же смысл этого националистического движения?
– Он мне сказал: «У вас в России настолько извращают эту идею. У меня и моих товарищей никакой ненависти к русским нет, это братья наши. Мы не хотим никаких распрей и желаем вам только счастья». Мы с ним расстались так тепло, он обнял меня на прощание, крестик мне подарил и несколько молитвенников и сказал, что ему со мной очень приятно было общаться: «Вижу, что голову вам в России заморочили. Не думайте о нас никогда плохо и знайте, что мы о вас плохо никогда не думали. Приезжайте с друзьями, мы вам поможем во всем».
– С русскими в Ивано-Франковске не встречались? Как к ним относятся?
– А вот на рынке я интересную сцену видел - женщина на русском языке орала: «Чертовы бандеровцы, надоели уже»! Никто на нее не набросился, даже внимания не обратил. А мне-то, действительно, в России говорили, что к русским там плохое отношение. Я увидел, что все наоборот. Потом я зашел в кафе и ко мне подсела молодая женщина за столик. Когда она с официантом разговаривала, я понял, что она по-украински с акцентом говорит. Разговорились, оказалось, она русская, родители – тоже военные, как у меня. И она рассказала, что все у нее нормально, она открыла в Ивано-Франковске свой «Дом красоты» и никто ей не мешает, никто не обижает. И на меня на улицах, когда я к людям с расспросами обращался, никто ни разу не покосился даже. Очень я был удивлен. Не сбылись предсказания, что мне там фотоаппарат разобьют.
– Но Сатка тоже стала родным городом?
– Все мои фотоархивы с Саткой связаны, уже десятки альбомов сделаны. Хочу отснять всю саткинскую старину, что еще осталась, на диктофон записать воспоминания старожилов, старые фотографии собираю. Сейчас я точно никуда уже не уеду из этого города. Однако как турист с громадным удовольствием поездил бы по миру. Вот съездил по маршруту: Москва–Петербург–Киев–Ивано-Франковск – такое удовольствие получил! Во-первых, ехал поездами, в каждом такие попутчики попадались – столько впечатлений, рассказов! Я подумал, раз в полгода бы такие путешествия предпринимать, можно книги писать.
– Желания написать книгу обо всех поездках в «горячие точки» нет?
– Конечно, есть. Надо просто заставить себя сесть и дня через три работы все пойдет просто на автомате. Был у меня период – вторая половина 90-х – я стал не только снимать, но и писать сам, приходили хорошие отклики. Мой чеченский репортаж премию в областном конкурсе получил.
– Вам, фоторепортеру, наверное, не интересно было бы работать в фотосалоне?
– Это моя давняя мечта, она родилась еще до репортерской работы. Съемка в салоне – это работа со светом. Я в восьмидесятых даже начинал так работать дома, это настолько увлекательно, интересно. Свою фотостудию пока не смог открыть, но мысли этой не оставляю. Как только появится возможность, куплю профессиональное оборудование для студии и поработаю именно с салонной фотографией.
Комментарии (0)
Добавить комментарий
Прокомментировать
Введите название нашего сайта с маленькой буквы на английском языке без дефиса, и без .ru
Андрей Загидуллин, режиссер: «В Челябинске режиссуры нет»
Самоучка – Расскажи о себе. С чего начал? – В детстве я делал маленькие фильмы. Все это снималось на любительскую видеокамеру, которую мне подарили родители. Сначала я
Александр Балуев, актер: «Русский актер никогда не сыграет главную роль в голливудском проекте!»
В российском кинематографе он олицетворяет Настоящего Мужчину. До какого-то времени был и настоящим полковником – слишком часто актеру Балуеву доставались роли военных.
Депортировать нельзя пустить, или Путешествие в Америку по-русски
Несколько месяцев назад аспирант и преподаватель Илья Румянцев решил поехать на время летнего отпуска в Америку. Однако заокеанская таможня, как говорится, добро дать
Как Илья Румянцев за три моря ходил
Несколько месяцев назад аспирант и преподаватель ЮУрГУ Илья Румянцев решил поехать на время летнего отпуска в Америку. Однако заокеанская таможня, как говорится, добро
Три истории любви
Три истории любви
Три истории любви
Афиша Челябинска
У трех влюбленных пар сейчас очень интересное время: они живут в ожидании чуда. Они вместе к нему готовятся, они вместе его планируют, они точно будут знать, что
Участники реалити-шоу «Дом-2»: «Проект будет идти еще долго, ведь дом может стоять сто лет»
Участников проекта «Дом-2» сложно назвать звездами. Они не прославились своими выдающимися талантами, не покоряли публику умом и способностями. Но все они так или иначе
Медиапроект «Иное Кино»
Медиапроект «Иное Кино»
Медиапроект «Иное Кино»
Афиша Челябинска
Целый месяц 10 человек, среди которых были замечены известные бизнесмены Челябинска, чемпион СНГ по боксу, художник, а еще рекрутер, снимали свое кино. Точнее, свое Иное
Олег Митяев, бард: «Жванецкий мне завидует и выступает у меня на «разогреве»!»
Олег Митяев – один из самых известных в России бардов. Начиная в жанре традиционной авторской песни, он смог не растерять каэспэшного обаяния и приобрести
Glenn Hughes, рок-музыкант: «Я хочу, чтобы мои фанаты просто получали удовольствие. Пусть они раздеваются и танцуют – не вопрос!»
Пока большинству своих поклонников в России он известен как живая легенда хард-рока 70-х, как басист Deep Purple и Black Sabbath. Но Гленн Хьюз далеко не так однозначен:
The best camp ever and forever!
The best camp ever and forever!
The best camp ever and forever!
Наука и учеба
Кажется, совсем недавно закончилось лето, а на дворе уже октябрь. И хотя погода балует нас теплыми деньками, чувствуется, что до настоящей осени, а там и до зимы,

Chel-week